При виде насекомого у Джоша сделалось такое лицо, будто он сейчас сблевнет всей выпитой водой.
— Я пошутил. — И я развязал котомку: финики, свежие фиги, маслины, сыр, маца и полный мех вина. Днем раньше я сгонял новенького в Иерихон за провизией.
Джошуа посмотрел на все это изобилие и ухмыльнулся, но сразу же прикрыл рот рукой.
— Ой. Оу. У-у.
— Что такое?
— Губы… обветрило.
— Мирра. — Я извлек из котомки пузырек мази. Через час Сын Божий освежился, омолодился и мы сидели и допивали вино — после нашего возвращения из Индии больше года назад Джошуа пил впервые.
— Ну и что ты видел в пустыне?
— Дьявола.
— Дьявола?
— Ну. Он меня искушал. Власть, богатство, секс — ну и прочее в том же роде. Я его отверг.
— И как он выглядит?
— Дылда.
— Дылда? Князь тьмы, змей-искуситель, источник всеобщего разложения и зла — а ты только и можешь сказать о нем, что он дылда?
— Довольно-таки дылда.
— О, ну это уже лучше. Я буду осторожнее. Ткнув рукой в новенького, Джошуа проговорил:
— Он тоже дылда.
И тут я понял, что Мессия, должно быть, чуточку окосел.
— Это не дьявол, Джош.
— Да? Тогда кто это?
— Я Филипп, — ответил новенький. — И завтра я иду с вами в Кану.
Джошуа стремительно развернулся ко мне и чуть не свалился с камня.
— А мы завтра идем в Кану?
— Да. Там Мэгги, Джош. Она умирает.
Глава 25
Филипп, которого прозвали Новеньким, попросил, чтобы в Кану мы пошли через Вифэнию: у него там жил друг, которого он хотел завербовать к нам в попутчики.
— Я сначала думал, он пойдет со мной за Иоанном Крестителем, но он не клюнул на акриды и ямы. А сам он из Каны. Ему наверняка захочется дома погостить.
Когда мы в Вифании вышли на площадь, Филипп окликнул белобрысого паренька, сидевшего под смоковницей. Паренек был тот же самый — это его мы с Джошем видели, проезжая через Вифанию больше года назад.
— Эй, Нафанаил, — сказал Филипп. — Мы тут с друзьями в Кану идем. Давай с нами. Сами они из Назарета. А вот этот, Джошуа, — он может оказаться Мессией.
— Может оказаться? — переспросил я.
Нафанаил вышел на дорогу и оглядел нас, прикрыв глаза от солнца ладонью. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать, не больше: на подбородке едва затевалась борода.
— А из Назарета может выйти что-нибудь путное? — спросил он.
— Джошуа, Шмяк, Варфоломей, — представил Филипп. — Это мой друг Нафанаил.
— Я тебя знаю, — сказал Джош. — Я тебя видел, когда мы здесь в последний раз проезжали.
Тут — совершенно необъяснимо — Нафанаил рухнул на колени перед верблюдом Джоша и объявил:
— Ты поистине Мессия и Сын Божий.
Джошуа посмотрел на меня, на Филиппа, затем перевел взгляд на парнишку, простершегося ниц у ног верблюда.
— Ты веришь, что я Мессия, только потому, что я видел тебя прежде? Хотя еще минуту назад ты был убежден, что из Назарета не может выйти ничего путного?
— Ну да, а почему нет? — ответил Нафанаил.
И Джош снова глянул на меня, будто я мог это объяснить. Тем временем Варфоломей, следовавший за нами пешком со стаей псиных адептов (которых в последнее время стал как-то уж очень рьяно звать своими «апостолами»), приблизился к мальчишке и помог ему подняться на ноги:
— Вставай. Если хочешь с нами идти. Нафанаил распростерся и перед Варфоломеем:
— Ты тоже поистине Мессия и сын Божий.
— А ты — поистине чадо заблудшее, — сказал я На-фанаилу. — Ты, случаем, в азартные игры не играешь?
— Шмяк! — одернул меня Джошуа.
Он покачал головой, а я пожал плечами. Нафана-илу же он сказал:
— Добро пожаловать к нам. У нас общие верблюды, еда и немного денег. — И Джош кивнул на Филиппа, которого назначили хранителем общественной казны, — ему хорошо давалась математика.
— Спасибо, — ответил Нафанаил и пристроился нам в хвост.
Так нас стало пятеро.
— Джош, — сипло прошептал я. — Этот пацан туп, как бревно.
— Он не туп, Шмяк, у него талант верить.
— Прекрасно, — ответил я и повернулся к Филиппу: — И близко не подпускай его к деньгам.
С площади мы направились к Масличной горе, но тут нас окликнули из канавы Авель и Настыль — два пожилых слепца, что помогли мне тогда с Мэггиной стеной. (Я выяснил, как их зовут, исправив их небольшую тендерную ошибку.)
— Помилуй нас, Сын Давидов!
Джош натянул поводья своего верблюда.
— Вы меня почему так назвали?
— Но ты ведь Джошуа из Назарета — тот юный проповедник, что учился у Иоанна?
— Он самый. Джошуа.
— Мы слыхали, Господь назвал тебя своим сыном и сказал, что очень тобой доволен.
— Сами слыхали?
— Ну да. Недель пять-шесть тому. Прямо из неба.
— Черт, что ж такое — все слышали, кроме меня?
— Смилуйся над нами, Джошуа, — проныл один слепец.
— Ага, смилуйся, — подхватил другой.
И тогда Джош слез с верблюда, возложил длани свои на глаза обоих слепцов и произнес:
— Вы имеете веру в Господа, и вы слыхали — как, со всей очевидностью, слыхали в Иудее все, — что я — сын его и он мною очень доволен.
И отнял он ладони свои от их лиц, и старики за-озирались.
— Скажи мне, что ты видишь, — попросил Джошуа. Старичье озиралось и помалкивало.
— Так скажите же мне, что вы видите. Слепцы посмотрели друг на друга.
— Что-то не так? — спросил Джош. — Видеть-то вы можете, правда?
— Ну, в общем, да, — ответил Авель. — Я просто думал, будет больше цвета.
— Ага, — подтвердил Настыль. — А то все как-то тускло.
Я вмешался:
— Вы находитесь на краю Иудейской пустыни, в одном из самых безжизненных, запущенных и враждебных человеку мест на земле. Какого рожна вы хотели?
— Да не знаю, — пожал плечами Настыль. — Поярче бы.
— Ага, поярче, — сказал Авель. — Это какой цвет?
