На следующее утро Джульета и Моника уехали в Эдинбург, а Пруденс начала работать с Хейли Монтгомери. Пока она решила не открывать карты — в ее распоряжении были две недели. Правда, представлялись они ей весьма мрачными. Колина не было видно с тех пор, как он пулей вылетел из зала. Следовало полагать, что все отношения между ними окончательно порваны.
Работа с писателем захватывала ее. Он пригласил секретаршу в маленькую комнату на третьем этаже, выходившую окнами на развалины аббатства, где были только стул и стол, да пишущая машинка, и вручил горы бумаг, исписанных от руки и частично отпечатанных. Это был его первый роман после десяти лет молчания. Пруденс предстояло все перепечатать.
Завтракали они вдвоем.
— Издатель у вас уже есть? — невинно поинтересовалась Пруденс.
— Точно не знаю, — ответил Монтгомери. — Думаю, найдется, при желании.
— Значит, литературный мир пока не знает, что вы написали новый роман?
Он рассеянно посмотрел на нее. Одет Хейли был просто, очень по-домашнему, и Пруденс подумала: 'Кто бы поверил, что передо мной сидит лауреат Пулитцеровской премии!'
— Вы правы.
'Эллиот будет в восторге', — порадовалась она.
— А почему вы снова взялись за перо?
— Почувствовал необходимость.
'Эту фразу запомнить нетрудно', — отметила Пруденс.
— Вам понравилось то, что вы написали?
— Я не стал бы просить вас печатать, если бы не был удовлетворен этой вещью.
Тут она поняла, что Хейли ждал этого вопроса, чтобы исправить сказанное им при их первой встрече. Тогда он явно перегнул палку, высказав сомнение, может ли вообще теперь писать.
— Да, конечно, это глупый вопрос. Пруденс вспомнила, как Эллиот говорил ей, что журналистские вопросы не могут быть глупыми. Грубыми, нетактичными, бесцельными, основанными на сплетнях, какими угодно, но никогда — идиотскими. Любой может оказаться именно тем, чем надо, дабы расколоть собеседника.
Во вторник за завтраком вместо Хейли она обнаружила Колина. Он сообщил, что секретарь понадобится отцу только после обеда, и предложил ей пойти прогуляться. Пруденс с радостью согласилась. Они опять отправились к развалинам аббатства. Вовсю пригревало солнце, воздух был сырым и теплым.
— Отец говорит, что вы отлично справляетесь, — как бы невзначай заметил Колин.
— Приятно слышать. Мне нравится его новая книга.
— Она настолько хороша?
Пруденс остановилась, и он тоже замер, повернувшись к ней лицом. Таким симпатичным она его еще никогда не видела! Но в глазах было сомнение. Интересно, он думал при этом о ней или об отцовском романе?
— Да, мне так кажется.
Колин внимательно смотрел ей в глаза.
— И откуда может знать секретарь?
— Я и не говорила, что знаю. Кажется…
— Вам и не положено.
— Слушайте, прекратите делать предположения на мой счет!
Колин улыбнулся. Дальше до развалин они шли молча, и, только когда оба уселись на крошечной полянке у древних камней, произнес:
— Я звонил Джоан.
— Ну и что?
— Спросил ее о вас.
Он очень внимательно в нее всматривался, поэтому ей было непросто сохранить невинное выражение лица.
— И она сказала вам, что я получала только отличные отметки?
— Практически да, — загадочно ответил он, вытягивая ноги на траве. — Во всяком случае, дала вам добрую рекомендацию.
— Добрую?
— Да, сказала, что не очень хорошо вас знает, но вы кажетесь ей весьма образованной и… Господи, какое же слово она сказала? — Колин призадумался, но Пруденс догадалась, что он просто выдержал паузу — на самом деле ничего не забыл. — Ах да, надежной! Именно так. — Откинувшись на один локоть, он провел другой рукой по ее обнаженной коже и улыбнулся. — На этот раз мурашки не появляются?
Пруденс слегка отодвинулась.
— Их никогда и не было! — Она сердилась, но, конечно же, не из-за этого нежного прикосновения. — Колин, я не… — замолкла и тяжело вздохнула. — Джоан не совсем хорошо меня знает…
— Хотите сказать, что не такой уж вы надежный человек?
'Ну, сказки же ему, скажи! — уговаривала она себя. — Просто скажи: я репортер 'Манхэттен мансли' и приехала сюда, чтобы написать статью о вашем отце, но договорилась с Джоан… Колин поймет'.
Вместо этого горько засмеялась.
— О нет.
— Знаете, — небрежно заметил Колин, — Джоан почему-то забыла, о чем хотела мне сказать, хотя твердила Монике, что очень важно, чтобы я до нее дозвонился. Странно, не правда ли?
Пруденс ничего не оставалось, как только пожать плечами.
— Я слышал, вчера вы звонили в Нью-Йорк, — продолжал он. — Наша деревушка маленькая — все на виду. Родителям?
— Нет, по делу, я имею в виду — по поводу квартиры.
— Пруденс, вы так же не умеете лгать, как и Джоан! Мне удалось вытянуть из нее кое-что о ваших успехах. У вас три отличные отметки. Но трудно поверить, что вы звонили ей только для того, чтобы просить не сообщать мне о ваших успехах. Джоан даже не могла объяснить, откуда ей известно, что я нанял вас к отцу секретарем. Вообще, весь разговор как-то ее раздражал… Не понимаю почему.
— Колин…
— Вы умеете молчать, Пруденс. Все время делаете вид, что неразговорчивы, в большей степени, чем это есть на самом деле. Почему?
— Я очень хотела получить эту работу и…
— Лжете!
— Да, — устало произнесла она и стала подниматься, собираясь уйти.
Колин перевернулся на живот, обнял ее за талию и привлек к себе.
— Не так быстро! — попросил он, приподнимаясь над ней и крепче прижимая к себе. — Я же говорил вам, что совпадения разбудили во мне подозрения, и мне ничего не оставалось, как нанять вас. А теперь подозрения усилились.
И тут его губы встретились с ее губами. Зная, что не сможет его оттолкнуть, она обняла его за шею и ответила на поцелуй. Его руки проскользнули под ее свитер, тепло прикоснулись к прохладной коже живота, затем к обнаженной груди. Он поцеловал ее в шею, затем ниже — в вырез пуловера. Пруденс закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает желание.
Неожиданно Колин отодвинулся и выпрямился.
— У отца есть бинокль, и он иногда просматривает окрестности в поисках подходящего материала для книги.
Она почувствовала, что начинает краснеть, открыла глаза, села и выпрямилась, поправляя задранный свитер.
— Надо же! — усмехаясь и глядя на нее, произнес он. — Вы краснеете, моя дорогая.
— Сейчас, точно, краснею.
Он по-прежнему улыбался.
