Тромбли гордился бы ею!
Заключительное выступление труппы Габриэля Сен-Симона было триумфальным. Ее звезда Моника Дежардин танцевала блестяще. Если немного и нервничала, то Пруденс этого не заметила. Позже, когда огромной компанией они пришли в бар на Роуз-стрит, она выразила ей свое восхищение, и Моника не скрыла удовлетворения.
— Ноги не показались толстыми? — смеясь, спросила она.
Чарльз Мартинс едва не подавился:
— Толстые ноги! Моника, ты танцевала ошеломляюще! Не слушай никого.
— Кроме режиссера и хореографа, — вставил Сен-Симон и похлопал танцовщицу по руке. — В случае необходимости все исправим.
— Габриэль у нас умеет делать комплименты! — улыбнулась Моника, убирая руку.
— Я же не говорю тебе про толстые ноги!
— Попробуй только заикнись, я в ту же минуту уйду.
Пруденс слушала их болтовню вполуха. Ей все еще хотелось заползти куда-нибудь в щель. Колин держался с ней во время концерта подчеркнуто равнодушно, а теперь и подавно сидел в стороне, потягивая пиво.
— Заметили, сколько сегодня было театральных критиков? — спросил Чарльз. — Я видел даже обозревателя из «Таймс», хотя не сказал бы, что к его мнению стоит прислушиваться…
Габриэль кивнул:
— Мы специально пригласили представителей прессы, особенно американской. Весной едем на гастроли в Штаты. Посетим Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско, возможно, Бостон. Я сегодня дал интервью корреспонденту 'Манхэттен мансли'.
Пруденс вжалась в кресло и сильно сдавила пальцами бокал.
— Как здорово! — воскликнула Джульета. — Это очень респектабельный журнал. У него огромная читательская аудитория.
Задним числом Пруденс подумала, как бы она поступила, случайно столкнувшись с Сандером Кэррингтоном — их балетным критиком. Знает ли он, с какой целью она находится в Шотландии? Посвятил ли его в это Эллиот? Какое счастье, что они не встретились!
— Он снимал? — небрежно спросила она. Габриэль кивнул:
— Конечно! Нашу приму… И ее толстые ноги!
Моника ударила хореографа по руке и что-то пробормотала по-французски. Все засмеялись. Пруденс не поняла, о чем речь, но засмеялась тоже.
— А как идет ваша работа? — поинтересовался у нее Чарльз Мартинс.
— О! Отлично. Спасибо.
— Могу поспорить, все эти критики с удовольствием проинтервьюировали бы вашего босса.
Колин услышал, сердито посмотрел на него.
— Человек имеет право на уединение, — быстро добавил Чарльз. — Все время забываю, что должен прикидываться, будто понятия не имею, жив он или нет. Честно! В любом случае, Пруденс, думаю, вы довольны оттого, что выбрались из замка. Долго пробудете здесь?
— Не знаю.
— Могу я пригласить вас завтра на ленч? Пруденс не решилась посмотреть на Колина. Улыбнулась и сказала:
— Это замечательно!
— Я лондонец, дорогая, приезжаю сюда только по необходимости. Вот Колин может приглашать вас, когда захочет. В какое время заехать за вами? Полдень устроит?
— Очень хорошо.
Заказали выпивку по второму кругу, но, к счастью, вечеринке не суждено было продолжаться долго, потому что Моника и Джульета засобирались домой. Уходя, Моника незаметно сунула Пруденс записку. Вскоре распрощались и Габриэль с Чарльзом. Колин расплатился и, не говоря ни слова, вышел вместе с Пруденс на улицу. Шли молча. Дома, вручив ей гору постельного белья, сухо сказал:
— Будете спать на диване.
— Может, мне лучше пойти на улицу? — А поскольку он ничего не ответил и повернулся, чтобы уйти, она со злостью добавила: — Пусть вам приснятся кошмары!
— Что вы сказали? — обернулся Колин. Свалив белье на диван, она уперла руки в бока, уставилась на него и повторила:
— Сказала, что вы заслуживаете кошмаров.
— Я? Вы мне лжете на каждом шагу… назначаете свидание с человеком, который коллекционирует женщин, как пластинки…
— Это не свидание!
— Вы такая наивная?
— Я думала, вам захочется на некоторое время избавиться от меня, — пожала плечами Пруденс и, не удержавшись, съязвила: — Чтобы закончить свое расследование!
— Не такая уж плохая идея, — сказал он, сверля ее взглядом. — Спокойной ночи.
— Колин… Я хотела, чтобы вы поняли. Может, я и солгала вам кое в чем, но это не означает, что я выдаю себя за другого человека. Не важно, окончила я университет или колледж, преданный я секретарь или…
— Или что? — прищурившись, он смотрел ей прямо в глаза.
— Я остаюсь Пруденс Эдвардс!
Колин подошел, взял ее за руки, притянул Пруденс к себе. Потом обнял за талию и, наклонившись, поцеловал.
— У тебя дрожат губы, дорогая…
Она положила голову ему на плечо. В горле перехватило, руки стали влажными, но тело приятно согревалось в его объятиях. Как же ей хотелось все ему рассказать!
— Колин…
— Не надо слов, — он тихо отстранил ее, но не отпустил. — Пруденс, я бы хотел провести с тобой ночь… — Она закрыла глаза. — Если поцелую тебя еще раз, мы окажемся на диване…
Пруденс открыла глаза, увидела на его лице усмешку и вырвалась.
— Сладкие грезы! — произнесла она, усаживаясь на диван возле белья.
— Сладкие грезы для вас, дорогая, — усмехнулся он. — Надеюсь, вас не станут мучить кошмарые сны о Коннектикутском университете.
Уж если ее и будут мучить кошмары, то только из-за 'Манхэттен мансли'! Естествен но, этого она ему не сказала. Колин повернулся и вышел.
Только утром Пруденс вспомнила о записке Моники. Как она могла о ней забыть? Дождавшись, когда Колин ушел в ванную, немедленно достала ее из сумочки. Это оказалась телеграмма на имя Колина Монтгомери от его агента из Нью-Йорка. Однако в ней говорилось отнюдь не о детских книгах. В ужасе Пруденс прочла: «Никакого адвоката Арнольда Тромбли в Нью-Йорке нет. Эллиот Арнольд Тромбли является издателем 'Манхэттен мансли'. Выясняю, не работает ли Эдвардс на него».
Она скомкала телеграмму и, когда пришла ее очередь идти в ванную, спустила в унитаз.
Выходит, теперь и Моника все знает! Почему же не сказала Колину? А Джульета? Видимо, и ей не сообщила. Джульета тут же поделилась бы с братом, и они вдвоем посадили бы Пруденс на первый же рейс до Нью-Йорка. А то и затолкали бы в багажник 'порше', привезли в замок для допроса и четвертования. Может, Моника предоставила ей шанс тихо и с достоинством ретироваться? Правда, это больше смахивает
