вода озерца, казалось, подступает и грозит накрыть с головой. Стараясь не поддаться пульсирующему в висках ужасу, Pax уставил взгляд на зыбкий блик отражения фонаря в воде и, чтобы его не обезумил бред одиночества, стал чётко, громко говорить в безответный эфир запретный текст – так, как помнил его:
– Из чрева преисподней я вскричал, – и Ты услышал голос мой.
Стены светлели и колебались, сквозь них начал сочиться призрачный свет и доноситься далёкий, нездешний звук.
– Ты сбросил меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои прошли надо мной.
Камень стал прозрачен; странное чувство владело Рахом – он парил в бесконечности и был скован неподъёмной толщей скал.
– Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морской травой была обвита голова моя. До основания гор я сошёл, земля запорами своими заградила меня навек; но Ты, Господи Боже мой, выведешь мою душу из ада.
Повторяющийся звук вызова. Наверное, полсотни раз – один и тот же заунывный звук. Мир сомкнулся, перестал быть.
«Возьми телефон. Возьми, пожалуйста».
Щелчок. Соединение.
– Pax?
ВОТ ЗДЕСЬ. МЕЖДУ НИЖНИМ РЕБРОМ И ТАЗОВЫМ ГРЕБНЕМ. СОБЛЮДАЙ УГЛЫ НАКЛОНА. СЛЕДИ ЗА ВЕДУЩЕЙ ГОЛОВКОЙ. СТОП! ДАЛЬШЕ НЕЛЬЗЯ.
Водитель продвигает по каналу иглы зелёное зерно в оболочке слизи. Остановилось. Разбухая, оболочка прилегает поверхностью к чуждой живой материи: «Я своя, своя, не отторгай меня!» Игла отступает, оставляя зерно в глубине тканей.
В теле возникает шар. Он начинается с давления, подступающего снизу к сердцу, – нажим невидимого инородного предмета на миг спирает дыхание, заставляет расширить грудь. Глаза широко и удивлённо раскрываются, вздуваются вены на шее, голова тяжелеет от прилива крови, а всё зримое темнеет и краснеет. Потом – отлив, холодный пот, внезапная слабость и бледность. Неведомым прежде внутренним зрением ты видишь этот шар – он бледно- зелёный, с острыми выростами на кожистой скорлупе... похожий на каштан.
Похожий на ЧТО?..
Он где-то в спине, на уровне талии. Он вздрагивает и ёрзает в рыхлом жире, расправляя отростки, пробует выпустить свитую спиралью ножку. А-а-ах! вновь подкатывает миг бездыханной тоски, голова закидывается назад, рот хватает воздух, вены выступают тугими жилами – возник второй шар. Их двое, слева и справа. Ползучие ножки-близнецы буравят жир, скользящими наконечниками раздвигают плоть навстречу друг другу, словно хотят обменяться рукопожатием. Ты корчишься и воешь, то сгибаясь, то внезапно распрямляясь, давишь кулаками на бока, пытаясь унять толчки ослепляющей боли, удар за ударом пробивающие тебя изнутри. Во тьме, в толще твоего тела маленькие тараны движутся сквозь плоть, пронзают мембраны межмышечных фасций; сочится кровь, тотчас смешиваясь с зеленоватым желе и застывая полосой упругой массы вроде мармелада. Материнские шары сжимаются, сплющиваются, отдавая свой сок растущим ножкам; те огибают спереди позвоночный столб, уплощаются в эластичные языки, проползают под аортой – и соединяются. Боль затихает. Исстрадавшееся тело лежит пластом. Нет сил даже для слёз.
Приходят небывалые видения.
Плывущий полёт во влажном вязком воздухе. Порывы сырого ветра – как морские волны, они бросают тело между обрывистыми, почти отвесными склонами, в которых – ряды тёмных квадратных дыр. Ущелье внизу – прямое, с ответвлениями строго под углом в сотку чир. Водянистая, насыщенная темнота течёт по дну ущелья, пенясь на углах ответвлений и разбиваясь о них с глухим тяжёлым плеском. По тьме-воде плывут полупогруженные белые тела, намокшая грузная мебель, бутылки, вялое тряпьё.
Кожу сжимает тянущее и липкое резиновое ощущение, одновременно охватывают холод и потливость. Тело наполняется усталой тяжестью и снижается, притягивается к льющейся жидкой тьме. Ты напряжён, как зависшая на излёте стрела с оперением из рук и ног – паришь над густой чернотой, а внизу проплывают застывшие лица с открытыми неживыми глазами. Чья-то спина – выше поясницы, ближе к бокам, алеют симметричные места вколов, из которых, словно из маленьких ртов, выползают шнуры-языки – зелёные стебли. Вес борется с усилием воли – тяжесть велит пасть, воля влечёт ввысь.
Водопад. Река-ущелье обрывается ступенями каскада, с гулом низвергается в поперечный поток. Льёт и с другой стороны – там уходящее вдаль противолежащее ущелье... и, как отражение, в воздухе над тьмой висит силуэт, едва различимый в тумане из мельчайших брызг. Ноги расставлены, опираются на зыбь водяного дыма, руки разведены в стороны, кулаки сжаты, лицо опущено.
– Кто ты? – еле выговаривают губы, но голос разносится по крестовине ущелий грохотом обвала. Противник на той стороне поднимает лицо. Глаза темпы, как провалы, рот окаменевший.
– Я – подобие, – отвечает отражённый силуэт; берега прямоточных рек содрогаются от его слов. – Вот подвластные мне.
Он проводит рукой над водами. Река вскипает, поднимаются тела в чешуе, с плавниками и разверстыми пастями, взлетают шевелящиеся стебли, приподнимаются мокрые головы, состоящие из одних глаз.
– А вот – мои. – По мановению из волн встаёт всё множество плывших по ним; глаза их мертвы, но тела подвижны, будто что-то изнутри велит им подняться над тьмой.
У воинства противника за рекой тоже есть движущие силы – сети, похожие на паутину, которые тянутся из воды. Они рвутся, но мгновенно прирастают новыми нитями.
– Я их назвал, как хотел. – Противник жестом обводит своих.
