— Назовем это так, — рассмеялась она, — раз уж вы из деликатности избегаете сказать, что и я тоже. Естественно, — добавила она, — вы ведь и приехали сюда, чтобы наслаждаться неожиданным — более или менее.
— Естественно! — Он оценил намек.
— Но все неожиданное досталось вам, — продолжала анализировать она, — а
Он снова остановился перед мисс Гостри: кажется, она попала в самую точку.
— В этом ее беда — она не признает никаких неожиданностей. Позиция, которая ее полностью описывает и представляет; к тому же соответствует уже сказанному — она, как я назвал это, идеальное воплощение холодной рассудочности. Она считает, что все заранее расчислила и для меня, и для себя. Программа составлена, и в ней нет свободного места, никаких полей для корректив. Миссис Ньюсем заполнена до отказа, предельно плотно упакована, а если вам желательно еще что-то вместить или заменить, изъяв и внеся…
— Придется всю ее саму переворошить?
— А это приведет к тому, — сказал Стрезер, — что придется от нее — в нравственном и интеллектуальном смысле — освобождаться.
— Что вы, по всей очевидности, — не удержалась Мария, — в сущности, уже сделали.
Ее собеседник только вскинул голову:
— Я не сумел тронуть ее сердце. Ее ничто не трогает. Сейчас я увидел это, как никогда прежде; она — цельная натура и по-своему совершенна, — продолжал он, — а из этого следует, что любое изменение воспринимается ею как нечто себе во вред. Во всяком случае, — закончил он, — Сара предъявила мне миссис Ньюсем, как таковую, — так вы изволили выразиться? — со всем ее нравственным и интеллектуальным комплексом или наоборот, которому я должен сказать «да» или «нет».
Это откровение заставило мисс Гостри еще глубже задуматься.
— Заставлять насильно принимать целый нравственно-интеллектуальный комплекс или набор! Ну знаете!
— В сущности, в Вулете я его принимал, — сказал он. — Правда, там — дома — я не совсем понимал это.
— В таких случаях редко кто способен, — поддержала его мисс Гостри, — охватить весь объем, как вы, наверное, сказали бы, подобного набора. Но мало-помалу он вырисовывается, все время маяча перед вами, пока наконец вы не видите его целиком.
— Я вижу его целиком, — как-то рассеянно отозвался он, меж тем как глаза его словно были прикованы к гигантскому айсбергу в ледяных синих водах северного моря. — И он прекрасен! — вдруг, как-то не к месту, воскликнул он.
Но мисс Гостри, уже привыкшая к его скачкам, крепко держалась нити разговора.
— Да уж! Что может быть прекраснее, — когда тщишься забрать в свои руки других, — чем отсутствие воображения!
Это сразу повернуло его мысли в иное русло.
— Совершенно верно! То же самое я вчера вечером сказал Чэду. То есть сказал, что у него начисто отсутствует воображение.
— Стало быть, нечто общее у него со своей матушкой есть, — проговорила Мария.
— Общее то, что он умеет «забирать в руки» других, как вы выразились. И все же забирать в руки других, — добавил он: эта тема была ему явно интересна, — можно и при богатом воображении.
— Вы говорите о мадам де Вионе? — высказала догадку мисс Гостри.
— О, у нее бездна воображения.
— Не спорю… и с давних пор. Впрочем, есть разные способы забирать в свои руки других.
— Без сомнения… У вас, например!..
И он в самом благодушном тоне хотел было продолжать, но она не дала:
— Положим, я этим не занимаюсь, так что нет смысла устанавливать, богатое ли у меня воображение. А вот у вас его чудовищно много. Больше, чем у кого бы то ни было.
Это его поразило.
— Чэд то же самое мне заявил.
— Вот видите… Хотя не ему на это жаловаться.
— А он и не жалуется, — возразил Стрезер.
— Еще бы! Вот уж чего недоставало! А в какой связи возник этот вопрос? — поинтересовалась Мария.
— Он спросил меня, что это мне дает.
Последовала пауза.
— Ну, поскольку я спросила вас о том же, я уже получила ответ. Вы обладаете сокровищами!
Но его мысли уже ушли в сторону, и он заговорил о другом:
— Все же миссис Ньюсем не лишена воображения. Вот вообразила же она — чего никак нельзя забывать! — то есть тогда воображала и, очевидно, воображает и сейчас — всякие ужасы, которые мне надлежало здесь обнаружить. Я и был законтрактован, по ее мнению — совершенно непоколебимому, — их обнаружить. И то, что я их не обнаружил, не сумел или, как ей видится, не захотел, является в ее глазах постыдным нарушением контракта. Этого она не в состоянии вынести. Отсюда и разочарование.
— Вы имеете в виду, что вам надлежало найти ужасным самого Чэда.
— Нет, женщину.
— Ужасную?
— Такую, какой миссис Ньюсем себе ее упорно воображала.
Стрезер замолчал, словно любые слова, которые он мог употребить, ничего не добавили бы к этой картине. Его собеседница тоже молчала, размышляя.
— Она вообразила вздор — что, впрочем, ничего не меняет.
— Вздор? О! — только и произнес Стрезер.
— Она вообразила пошлость. И это свидетельство низких мыслей.
Он, однако, не стал судить так строго:
— Всего лишь неосведомленности.
— Непоколебимость плюс неосведомленность — что может быть хуже?
После такого вопроса Стрезер мог бы воздержаться от дальнейших обсуждений, но он предпочел не придавать ему значения.
— Сара уже обо всем осведомлена — сейчас, но она по-прежнему придерживается версии ужасов.
— О да. Она ведь тоже из непоколебимых, на чем иногда очень удобно сыграть. Если в данном случае невозможно отрицать, что Мари прелестна, можно, по крайней мере, отрицать, что она хороший человек.
— Я, напротив, утверждаю, что ее общество хорошо для Чэда.
— Однако не утверждаете, — она, видимо, добивалась тут полной ясности, — что оно хорошо для вас.
Но он продолжал, оставив ее слова без внимания:
— И к этому выводу я хотел бы, чтобы они сами пришли, увидели собственными глазами: ничего, кроме хорошего, в дружбе с ней для него нет.
— И теперь, когда они увидели, они все равно упорствуют, утверждая, что ничего хорошего в ней вообще нет.
— Увы, по их мнению, — вдруг признался Стрезер, — ее общество дурно даже для меня. Но они упорствуют, потому что закоснели в своих представлениях, что для нас обоих хорошо, а что плохо.
— Вам, для начала, — Мария, с готовностью принимая в нем участие, ограничилась одним вопросом, — хорошо бы изгнать из вашей жизни и, по возможности, из вашей памяти ужасного коварного трутня, на которого мне придется, как ни неприятно, все же им намекнуть, и, что даже важнее, избавиться от более явного, а потому чуть менее страшного зла — от некой особы, чьим союзником вы тут заделались. Правда, последнее сравнительно просто. В конце концов, вам ничего не стоит в крайнем случае отказаться
