— Тогда я сам вам скажу. А пока можете не сомневаться на этот счет.
Она на мгновение задумалась.
— Вы положительно хотите, чтобы я осталась?
— Разве я дал вам повод считать иначе?
— Нет, вы, что и говорить, очень милы со мной. Но, — пояснила Мария, — тут дело во мне. Наступает лето, и в Париже, как вы могли заметить, становится жарко и пыльно. Все разъезжаются, и кое-кто — не в Париже — ждет меня к себе. Но если я нужна вам здесь…
Она словно уже подчинилась его слову, тем не менее им вдруг овладело острое — острее, чем он от себя ожидал, — чувство страха ее потерять.
— Вы нужны мне здесь.
Она приняла эти слова, словно услышала все, чего желала, словно они принесли ей, дали ей, возместили что-то недостающее в ее положении.
— Спасибо, — сказала она просто, и хотя он, несколько отрезвев, бросил на нее взгляд пожестче, добавила: — Спасибо вам.
Это нарушило течение их беседы, и он чуть-чуть задержался с ответом.
— А вот два месяца назад — или когда это было? — вы вдруг сорвались отсюда на целых три недели. И причина, которую мне назвали, вряд ли соответствовала действительной.
— У меня и в мыслях не было, — сказала она, — что вы мне поверили. Ну раз не догадались, тем лучше.
Он отвел глаза и, насколько позволяла тесная комната, медленно погружаясь в себя, отошел.
— Я часто об этом думал, но так ни до чего и не додумался. Нет, не догадался. И вот видите, с какой бережностью я отношусь к вам: ведь ни разу не спросил вас до сегодняшнего дня.
— Почему же сегодня… все-таки спросили?
— Чтобы показать, как мне вас недостает, когда вы отсутствуете, и как много это для меня значит.
— Ну, положим, куда меньше, — рассмеялась она, — чем могло бы. Впрочем, — добавила она, — если вы и впрямь не догадались, я скажу.
— Не догадался, — подтвердил Стрезер.
— Совсем?
— Совсем.
— В таком случае, я сорвалась, как вы выразились, чтобы не сгорать со стыда, находясь здесь, если Мари де Вионе вздумалось бы рассказать вам что-то меня роняющее.
Он, видимо, и сейчас не вполне поверил.
— Но ведь вам все равно пришлось бы столкнуться с этим по приезде.
— Ну, если у меня появилось бы основание полагать, что она сообщила вам что-то дурное, я оставила бы вас навсегда.
— Стало быть, — продолжил он, — только зная, что она поступила с вами милостиво, вы решили вернуться.
— Да, я благодарна ей, — подтвердила Мария. — Каково бы ни было искушение, она не разлучила нас. И это одна из причин, по которой я искренне ею восхищаюсь.
— Будем считать, что я тут присоединяюсь к вам. Но о каком искушении идет речь?
— Что обычно служит искушением для женщин?
Он задумался — правда, долго думать ему, естественно, не понадобилось.
— Мужчины?
— Устранив меня, она тем самым приковала бы вас к себе намного крепче. Но она поняла, что и без того может иметь вас в своем распоряжении.
— О, «иметь» меня! — Стрезер не без сомнения вздохнул. — С этим или без этого, — галантно добавил он, — вы всегда можете иметь меня в своем распоряжении.
— О, «иметь» вас! — повторила за ним мисс Гостри. — Я и впрямь вас «имею», — сказала она уже чуть менее иронично, — и в тот же момент, как вы изъявляете на то ваше желание.
Он остановился перед ней растроганный.
— Готов изъявлять его по пятьдесят раз на дню.
Это вновь вызвало у нее — весьма непоследовательно — сокрушенный вздох.
— Вот видите, какой вы.
Таким он и оставался до конца визита и, словно желая показать ей, насколько она ему полезна, вернув разговор к отъезду Пококов, принялся излагать — очень живо и с куда большим числом подробностей, чем мы в состоянии воспроизвести, — свои впечатления от всего, что произошло с ним в это утро. Он провел десять минут с Сарой в ее отеле — десять минут, отвоеванных — благодаря его непреодолимому давлению — из того времени, которое, как уже доложил мисс Гостри, к концу их предшествовавшего свидания в его гостинице полагал для себя навсегда заказанным. Сару он, не доложив о себе, захватил врасплох в гостиной, где она занималась с модисткой и lingere, [96] счета которых, видимо, более или менее тщательно выверяла и которые вскоре удалились. Он сразу же начал с объяснения, что ему поздно вечером удалось выполнить данное ей обещание повидаться с Чэдом.
— Я сказал ей, что возьму все на себя.
— И вы «возьмете»?
— Возьму, если он не поедет.
Мария помолчала.
— А если поедет, чья это будет заслуга? — осведомилась она с несколько мрачноватым юмором.
— Думается, — сказал Стрезер, — в любом случае, все падет на меня.
— Иными словами, вы, полагаю, хотите сказать, — произнесла, чуть помедлив, его собеседница, — что полностью отдаете себе отчет: вы теряете все.
Он снова остановился перед ней.
— Да, пожалуй, можно и так сказать. Но Чэд теперь, когда увидел сам, действительно не хочет ехать.
Она была готова поверить, но, как всегда, добивалась ясности:
— Что же
— Увидел, чего они от него хотят. И этого ему оказалось достаточно.
— По контрасту — неблагоприятному — с тем, чего хочет мадам де Вионе?
— По контрасту — точно так. Полному и разительному.
— И поэтому, главным образом, по контрасту с тем, чего хотите вы?
— Ох, — вздохнул Стрезер, — я и сам уже перестал оценивать или даже понимать, чего хочу.
Но она продолжала:
— Вы хотите ее… миссис Ньюсем… после того как она так с вами обошлась?
Мисс Гостри взяла более прямой курс в обсуждении этой леди, чем они до сих пор — она всегда держась высокого стиля — себе позволяли; но, видимо, не только поэтому он несколько помедлил с ответом.
— Смею сказать, иначе она себе и не представляет.
— А потому вы тем сильнее хотите.
— Я принес ей жестокое разочарование, — счел нужным напомнить Стрезер.
— Не спорю. Это известно, это ясно уже давно. Впрочем, разве менее ясно, — продолжала Мария, — что даже сейчас у вас есть средство исправиться. Тащите его решительно домой, — полагаю, это все еще в ваших силах, — и перестаньте казниться из-за ее разочарования.
— Ах, но тогда, — засмеялся Стрезер, — мне придется казниться из-за вашего.
Но это очень мало ее задело.
— Интересно, что, в таком случае, вы вкладываете в понятие «казниться»? Вряд ли вы пришли к тому, к чему пришли, желая ублажить меня.
— О, и это, знаете ли, тоже, — возразил он. — Я не могу отделить одно от другого — здесь все слито воедино, и, возможно, именно по этой причине, признаюсь, я перестал что-либо понимать. — Он был готов
