прав еврея. Те самые люди, которые продолжают насаждать раздор и преследование, будут рассказывать нам о том, как ангелы спустятся с небес, чтобы петь о мире. Чье рождение собирается праздновать наша церковь? Разве не рождение еврея?
Лондонская «Тайме» писала о том, что достоинства барона Ротшильда вполне соответствуют положению депутата парламента, но пэры придерживались прямо противоположного мнения.
Тем не менее, Лайонел снова и снова выставлял свою кандидатуру, снова и снова был избран, а затем каждый раз повторялась одна и та же процедура с произнесением клятвы. Десять раз либералы вносили на рассмотрение билль об изменении текста Клятвы отречения, и десять раз палата лордов отклоняла его. Десять раз Дизраэли вступал в конфликт со своей собственной партией, с консерваторами, произносил пламенные речи – и все напрасно.
На одиннадцатый раз палата лордов отступила и утвердила билль об изменении текста клятвы. 26 июля 1858 года Лайонел произнес клятву в соответствии с еврейской традицией, с покрытой головой и положив руку на Ветхий Завет. Затем он поставил свою подпись на списке депутатов и прошел на свое место в зале. Битва была выиграна.
Одиннадцать лет своей жизни этот набоб посвятил борьбе. Он выдерживал бесконечные нападки, тратил огромные суммы денег и вызывал беспокойство по всей Англии. Как вспоминала баронесса Ротшильд, в течение всех этих лет в каждом уголке дома только и говорилось что о членстве в палате общин.
Он победил – и что потом? Лайонел не произнес в палате ни одной речи, не внес ни одного проекта. В этом не было необходимости. Он не был ни рядовым политиком, ни рядовым капиталистом. Он был Ротшильдом, следовательно, олицетворял собой Принцип. Этот Принцип необходимо было отстоять – и Лайонел его отстоял. Он открыл ворота для своих соплеменников-единоверцев.
Но за палатой общин неизбежно должна была последовать палата лордов. Если еврей был достаточно хорош для низшей палаты, то почему бы еврею не стать и членом верхней палаты? Так размышлял Гладстон в 1869 году, а еврей, которого он имел в виду, был, разумеется, Ротшильдом. Но теперь был только один выборщик, от которого зависело решение, – и этим выборщиком была королева. В данном случае Виктория проявила больше викторианства, чем вся ее эпоха. Она писала Гранвилю, своему лорду- камергеру: «Сделать еврея пэром – это шаг, на который королева не может пойти. Это было бы плохо воспринято и нанесло бы большой вред правительству».
По предложению премьер-министра лорд Гранвиль составил ответ, в котором приводил множество весомых доводов в пользу избрания Ротшильда в палату лордов, но королева осталась непреклонной. Ее величество считала, что монархия может обойтись без помощи внука торговца с Еврейской улицы. Гладстон сделал еще одну попытку и самолично написал королеве Виктории. Но все было напрасно.
В палату лордов вошел не Лайонел Ротшильд, а его сын Натаниэль Майер. Это случилось 9 июля 1885 года, через 6 лет после смерти члена палаты общин барона Лайонела, после удачного приобретения Суэцкого канала на деньги Ротшильдов, после того, как крещеный еврей Дизраэли (чьи симпатии по- прежнему были на стороне единоверцев) убедил королеву в необходимости такого шага.
Натаниэль произнес клятву так, как было много раз запрещено его отцу, – он поклялся на иудейском Священном Писании. Впервые английские лорды наблюдали, как один из них стоит с покрытой головой и произносит слова, отличающиеся от тех, которые соответствовали христианской традиции. Но и это было только первым отступлением от традиционного ритуала.
Три солнца в полдень
О старшем сыне Лайонела, Натаниэле, рассказывают, что однажды он встретил на бирже знакомого банкира, раздувшегося от гордости. Он только что получил дворянство из рук итальянского короля в благодарность за финансовую поддержку. Банкир не мог остановиться и снова, и снова возвращался к этой теме. Натти послушал его, посмотрел на курс лиры, который в этот момент был достаточно высок, и сказал новоиспеченному дворянину: «Мои поздравления, барон, я знал, что выгоды вы не упустите».
В середине XIX века Ротшильды уже занимали такое положение, что могли посмеяться над нуворишами. Изменилось и их отношение к собственным титулам. Все трое сыновей Лайонела предпочитали быть просто «господами», а не «господами баронами». Любопытная эволюция: их дед отстранялся от титула, их отец всячески насаждал его в семье, а для них самих он уже не имел решающего значения – настолько велик был их престиж.
Эти трое блестяще иллюстрировали старую истину. Богатство и почести можно завоевать на протяжении жизни одного поколения, но положение в обществе один человек завоевать не может. Для этого нужно несколько поколений. Его следует передать по наследству несколько раз, и только тогда оно приобретает реальную форму. Положение в обществе напоминает невинность – и то и другое можно потерять в один момент, а получить можно только однажды, при рождении.
Натти, Альфред и Лео появились на свет в нужное время и в нужном месте. Если бы речь шла о другой семье, вопрос времени был бы не так очевиден – ведь их отделяло от гетто только два поколения. Но в случае Ротшильдов этого оказалось достаточно, и тут свою роль сыграло не только их грандиозное богатство, но и умение оставаться самими собой. Они никогда не были выскочками и не старались казаться тем, чем не являлись.
Они проявляли эксцентричность, свято соблюдали субботу и развешивали портреты своих далеко не знатных предков на стенах старинных замков.
Трое сыновей Лайонела оказались в исключительном положении. Из братьев Лайонела сыновья были только у Натаниэля, парижского инвалида. Но все они остались во Франции, образовав там отдельную ветвь семейства. Результатом этого стало то, что трое сыновей Лайонела стали единственными обладателями Лондонского банка Ротшильдов.
С точки зрения времени они попали в самую благоприятную эпоху: ни до, ни после них никто из Ротшильдов не был так богат и в то же время избавлен от высоких налогов и разного рода уравниловки, которыми прославился век XX. С точки зрения места они оказались в кругу английской аристократии, наиболее сплоченной и вошедшей в космическую эру с незыблемыми традициями.
Натти
Когда добрая королева Виктория в 1885 году даровала старшему сыну Лайонела титул английского барона и таким образом сделала его пэром, она столкнулась с неожиданным сюрпризом. Обычно ее подданные, удостоенные такой чести, меняли свои имена на новые, звучащие на англосаксонский лад. Бенджамен Дизраэли стал лордом Биконсфилдом, Маркус Самуэль – лордом Берстэдом, но Натаниэль Майер Ротшильд стал Натаниэлем Майером лордом Ротшильдом, что было проще и достойнее всего.
Его выбор дает понимание всей его жизни. Натти напоминал последнего из могикан: он носил свою высокую шляпу и бутоньерку в петлице с таким же упорством, как Чингачгук – свой головной убор из перьев и томагавк.
Натти, так же как и его отец, стал членом палаты общин, но его избиратели жили не в лондонском Сити, а в деревне, в Эйлсбери, в тех самых местах, где Семейство владело практически всем. Разумеется, местные жители отдали ему свои голоса, как когда-то йомены присягали на верность своему сюзерену. В палате общин, а потом и в палате лордов Натти представлял самое консервативное крыло и, в отличие от своего отца, активно и успешно ораторствовал. Он последовательно выступал против любых социальных льгот, суфражизма, пенсий по старости и всех прочих проявлений социального прогресса. Натти славился также своей эрудицией.
– Когда мне нужно уточнить какой-нибудь исторический факт, я всегда обращаюсь к Натти, – говорил Дизраэли, который сам был одним из умнейших людей своей эпохи.
Натти не только выступал – он создал сильную консервативную оппозицию.
– Я спрашиваю вас, – вопрошал Ллойд Джордж в 1909 году, – почему мы должны блокировать все наши реформы, финансовые и социальные, только из-за того, что Натаниэль Ротшильд сказал о них: «Нецелесообразно»?
Дед Натти, Натан, принадлежал к либеральному крылу либеральной партии. Натти формально также был либералом, но фактически проводил жесткую консервативную линию. Такую же политику он проводил и в банке: банк стал эксклюзивным, консервативным и избирательным в отношении клиентов.
