Сила и невинность: в поисках истоков насилия

детскость. Когда перед нами встают вопросы, слишком масштабные или ужасные для нашего ума — как например, атомная бомбардировка, — мы прячемся за подобной невинностью, обращаем бессилие, слабость и беспомощность в добродетель. Подобная псевдоневинность ведет к утопизму; нам незачем видеть подлинные опасности. Повинуясь бессознательному, мы закрываем глаза на реальность и уверяем себя, что мы от нее спрятались. В отличие от невинности первого рода, она не делает все ярким и ясным — скорее, она все упрощает. Она вянет перед лицом нашей сопричастности злу. Такая невинность не может справиться с разрушительностью в нас или в других людях и, как в случае Билли Бадда, становится саморазрушительной. Невинность, неспособная вобрать в себя демоническое, сама становится злом.

Такую же форму принимает невинность в случае невроза. Это фиксация на детстве, которое человек так и не прожил, и за которое он вместо этого цепляется как за единственную защиту от жестоких, нелюбящих или доминантных родителей. Моему пациенту, молодому человеку, у которого сложилась сложная структура паразитирования на такой слабости, однажды приснился сон, в котором он увидел себя зайцем, преследуемым волками. Но внезапно заяц поменялся с волками ролями и погнал их сам. Оказалось, что то был волк в заячьей шкуре. Порой в распоряжении таких людей есть одна-единственная стратегия, с детства ставшая для них вынужденной необходимостью, — они принимают образ внешнего бессилия, требуемого от них ситуацией, а затем украдкой добиваются своих целей.

Цитата из Артура Миллера, вынесенная в эпиграф этого раздела, говорит именно об этом: 'Совершенная невинность есть безумие'. Но у Артура Миллера есть еще одна фраза (с которой я не согласен), не вошедшая в данный эпиграф: 'Там [в сумасшедшем доме — P.M.] люди плывут по течению жизни, истинно невинные и абсолютно неспособные заглянуть в себя'. Как станет ясно из следующей главы, я не верю, что дело здесь в 'неспособности заглянуть в себя'. Равно как и не в 'подлинной невинности'. Невинностью это представляется только со стороны. В своей отстраненной невинности, как Ханна Грин, они беседуют с призраками, поскольку не могут найти никого больше, кто бы хотел и мог понять их.

В данной книге под этим словом я буду понимать псевдоневинность, которая является распространенной защитой от признания собственной силы или конфронтации с ней.

1. Пора цветения и время засухи в Америке

В Америке псевдоневинность имеет столь же давние корни, как и сама страна. 'Избранные' отправились морем из Англии, повернувшись спиной к Европе, которая олицетворяла для них порок, гнет аристократии и религиозные гонения. В Америке они надеялись создать государство, воплощающее в себе полную противоположность этому: оплот праведности, справедливости, демократии и свободы совести. Само основание новой нации стало по сути претворением в реальность мифа о Новом Иерусалиме не в отдаленном будущем, а сейчас, на глазах у 'избранных'. Америка началась, как сказал Ричард Хоф-стадтер, с 'веры в совершенство', а затем посвятила себя прогрессу. Но возможен ли прогресс, когда совершенство уже достигнуто?

А как же быть с религиозными гонениями, вскоре охватившими даже Новую Англию? Как быть с развернувшимся геноцидом индейцев? И неотвратимо началась долгая борьбы между идеалами и реальностью, когда Америка идеалистов — почти совершенное государство, новый Эдем, в траве которого не водятся змеи — сошлась в битве с реальностью преследований и уничтожения индейцев. Иронической иллюстрацией порожденного этой этической дилеммой смятения и ханжества служат записки Бенджамина Франклина: 'И если Провидению угодно искоренить сих дикарей, дабы освободить место для земледельцев, вполне вероятно, что орудием для этого предназначен быть ром. Он уже истребил все племена, ранее населявшие побережье'. На примере Франклина мы видим, как люди отождествляли свои собственные интересы и интересы своих сограждан с Провидением, с Божьим промыслом. Американцы — 'возделыватели земли', а геноцид индейцев, вину за который мы еще не осознали — веление Господа. Вот отличительный признак псевдоневинности: собственные интересы всегда отождествляются с Провидением. Вот к какому выводу приходят Хью Дэвис Грэм и Тед Роберт Гурр: 'Пожалуй, всем народам свойственна своего рода историческая амнезия или избирательность памяти, заставляющая забывать досадные ошибки прошлого. Нет сомнений, что американцы со времен пуритан исторически считают себя 'богоизбранными', посланными в крестовый поход, чтобы основать в пустыне Новый Иерусалим' [21].

Создатели Конституции, к тому же, отчаянно боя лись эксплуататорской власти, что с давних пор характерно для американцев. Они писали статьи Конституции с намерением, чтобы такая власть не досталась ни одной группе; их так сильно страшила возможность эксплуатации, что в Конституции они расширили это понятие настолько, что оно вобрало в себя вообще всю власть. Тогда перед американцами встала непростая этическая задача: искренне поверить, что они не нуждаются во власти, что их способность нравственного суждения и служения ближнему избавила их от потребности во власти. Они видели себя спасителями страждущих всей Европы. Надпись на Статуе Свободы и по сей день обещает:

Приведи ко мне всех усталых, всех бедных, Всех скученных в стада, желающих дышать воздухом свободы, Всех несчастных изгоев твоих многолюдных берегов, Приведи ко мне бездомных, заброшенных сюда бурей. Я поднимаю свой светильник над золотой дверью.

В этой стране миф о Райском саде и открытое отторжение власти постоянно сосуществовали с насилием. Количество убийств на душу населения здесь превышает европейский уровень в три — десять раз; из ведущих стран мы обладаем одной из самых кровавых историй борьбы за права трудящихся; большинство жителей крупных американских городов боятся сегодня ночью выходить на улицу. Во время поездки по Америке Д.Г.Лоуренс писал: 'Подлинный американец обладает душой суровой, одинокой, закаленной и свирепой'[22]. Посвященный изучению этой проблемы труд Джона Лукаса озаглавлен 'Болезнь Америки: не насилие, а дикость'[23]. В душе американца эта склонность к насилию странным образом существует в тесном соседстве с поразительной нежностью и теплотой. Мы не можем не прийти к выводу, что в сознании американцев разыгрываются какие-то особого рода конфликты, объясняющие одновременное сосуществование насилия и доброты.

Я предполагаю, что, во первых, насилие и, во вторых, нежность связаны с нашим сознательным отрицанием силы и сопутствующей этому псевдо невинностью. Насилие, как я уже говорил, происходит от бессилия, — это взрыв бессилия. Отрицание нашей тяги к силе, при попытке скрыть значительную на самом деле степень силы, приводит к внутреннему противоречию: сила, которая не утоляет испытываемое нами чувство бессилия. Она не порождает чувства ответственности, которое должна порождать сила подлинная. Мы не можем чувствовать ответственность за то, факт обладания чем мы не признаем. Мы не можем напрямую пользоваться нашей силой, поскольку постоянно испытываем элемент вины за то, что располагаем ею. Если бы мы ее признали, нам бы пришлось иметь дело с собственным чувством вины. Вот почему сила в Америке обычно выражается в деньгах. Деньги, по крайней мере, — нечто внешнее.

'Презренным металлом' мы можем рассчитаться с другими людьми и странами; мы щедро делимся деньгами с благотворительными учреждениями, что свидетельствует об испытываемом нами чувстве вины за то, что обладаем ими. Так что мы ведем себя как нация волков в заячьей шкуре.

У американской нации также не сложилось подлинного чувства трагедии, которое помогало бы нам испытывать сочувствие к врагу и, тем самым, могло бы смягчить нашу жестокость. Стоит почитать отчеты тех, кто пилотирует бомбардировщики над Индокитаем ('Я не думаю о находящихся внизу женщинах и детях, — говорят летчики. — Я думаю о том, что у меня есть задание, и испытываю удовлетворение, если его хорошо выполняю'), чтобы найти подтверждение того, что мы отгораживаемся от творящегося в мире зла. 'Две мировые войны не пробудили [в американцах — P.M.] ни ощущения греха, ни того обостренного чувства зла, которое почти что инстинктивно присуще народам Старого Света…'23 Не ощущая собственной сопричастности, американцы тем самым лишены элемента милосердия, которое, вполне вероятно, является неотъемлемым условием гуманности.

Примером того, насколько распространено влияние подобной невинности, служит книга Чарльза Райха 'Зеленая поросль Америки'. Необходимость критиковать эту книгу ставит меня перед дилеммой, поскольку я сочувствую стоящим за ней намерениям и духу. Я считаю, что ее первая часть, посвященная проведенному Райхом анализу корпоративного государства, поучительна и весома. Он правильно