Сила и невинность: в поисках истоков насилия

были арестованы полицией и сразу же исключены из университета до конца года. Один из лучших студентов этого университета, мой друг оказался изгнанным из своего класса и в его распоряжении оказалось много свободного времени.

И что же он сделал? Он отправился в Новую Англию и несколько следующих недель посвятил медитации. Возникает ощущение, что это и являлось целью всей этой истории: он хотел, чтобы его поймали. Он требовал у неструктурированного мира дать ему какую-нибудь структуру: это был молодой человек, за спиной которого была ровная вереница успехов, сын знаменитого отца, которому не на чем было проверить свои силы, на пути которого не вставало еще препятствий, заставивших бы его испытать свой характер. У студентов такого типа участие в волнениях — это мольба об опыте, равнозначном их предшествующей невинности. В определенном смысле они уже потеряли свою невинность ранее: концлагеря и атомная бомба лишили их мир структурированности, но им не хватает равнозначного прежней невинности опыта, который позволил бы им соответствовать этому миру. Они выкрикивают мольбу об опыте, который мог бы занять место их преждевременно потерянной невинности.

'И дракон, и Сфинкс находятся внутри вас'. Если дракон и Сфинкс располагаются действительно там, то прежде всего мы должны их осознать. Наша ошибка состоит отнюдь не в мифотворчестве — оно является здоровой и необходимой функцией человеческого воображения, помогающей сохранить душевное здоровье, — и наше рационалистическое отрицание его лишь затрудняет нам процесс понимания зла, имеющегося в мире и в нас самих. Нет, проблема вовсе не в драконе и Сфинксе самих по себе. Проблема в том, проецируете ли вы их вовне или же смотрите им в лицо и интегрируете их. Принять их в себе означает признать, что добро и зло обитают в одном и том же человеке, и что возможности творить зло возрастают пропорционально увеличению нашей способности к добру. Добро, которое мы ищем — это более тонкая чувствительность, обостренное понимание, повышенное осознание и добра, и зла.

Поллукс, один из героев пьесы Броновского 'Лицо насилия', говорит незадолго до финала драмы: 'Лицо насилия — это лицо падших ангелов'. Но кто такие падшие ангелы, если не люди, и кто такие люди, если не падшие ангелы? И вполне естественно, что другой герой, Кастара, отвечает на это в самом конце пьесы: 'Простите человеку его насилие <…> ибо у насилия человеческое лицо'[100].

Глава 11. ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ БУНТАРЯ

Любовь к насилию представляется мне древним и символичным ответом человека на давление общества. Порочные люди могут эксплуатировать этот импульс к противостоянию, но считать сам импульс порочным — это катастрофа. Ибо никакое общество, не признающее право человека на протест, не может быть сильным; и никакой человек не является человеком, если он не черпает силы в животном начале своей природы. Насилие — это сфинкс, сидящий у камина, и у него человеческое лицо.

Джекоб Броновски 'Лицо насилия'

В фильме Трюффо 'Дикий ребенок' воспроизведено действительное событие, произошедшее в XVIII столетии, но имеющее особую значимость в нашем контексте. Некий доктор пытается обучать дикого мальчика, найденного в лесу, где он жил подобно животному, чтобы посмотреть, можно ли его вернуть к человеческому существованию. Привязавшийся к доктору мальчик, названный Виктором, учится речи и примитивному счету. Но эти маленькие успехи и неудачи лишь увеличивают двусмысленность его положения. И в момент обескураженности доктор (его играет Трюффо) принимает решение поставить все на карту и недвусмысленно установить, является ли Виктор человеком — станет ли он протестовать, будучи несправедливо наказан?

Зная, что Виктор принимает наказание — запирание в туалете, — когда сделает ошибку, Трюффо пытается запереть его в туалете, когда мальчик правильно выполняет данное ему задание. Виктор яростно сопротивляется. И с довольной улыбкой признания доктор сообщает, что в мальчике есть то центральное звено, которое и составляет человеческую сущность.

Что же это за звено? Это способность ощущать несправедливость и противостоять ей исходя из позиции 'пусть я лучше погибну, но не подчинюсь'. Это элементарный гнев, способность собирать все свои силы в кулак и бороться с тем, что человек считает нечестным[101]. Как бы она ни смешивалась с чем-то другим, чем бы ни прикрывалась, и на что бы ни походила, эта элементарная способность сражаться с несправедливостью остается отличительной чертой человека. Короче говоря, это способность взбунтоваться.

Сегодня, когда массы людей оказываются во власти тревожности и беспомощности, они склонны психологически заморозить и изгнать за пределы городских стен каждого, кто только посмеет возмутить их притворное спокойствие. Ирония судьбы состоит в том, что именно в переходные периоды, когда люди больше всего нуждаются в том новом дыхании, которое может им дать бунтарь, они менее всего готовы его слушать.

Но изгоняя бунтаря, мы перерезаем нашу собственную нить жизни. Ибо функция бунтаря абсолютно необходима — как источник жизненных сил культуры, как животворные корни цивилизации.

Чрезвычайно важным мне представляется провести границу между бунтарем и революционером. Каждый из них представляет собой непреодолимую противоположность другому. Революционер стремится к внешним политическим изменениям, к 'свержению или отречению от власти одного правительства или правителя и замене его другим'. Это слово происходит от латинского revolve, буквально означающего оборот, например, оборот колеса. Когда условия жизни под властью данного правительства становятся невыносимыми, отдельные группы могут стремиться свергнуть это правительство, исходя из убеждения, что любая новая форма правления может быть только лучше. Однако многие революции просто заменяют один тип правительства другим, которое ничем не лучше прежнего — что делает положение отдельного гражданина еще более тяжелым, чем прежде, ибо ему приходится претерпевать неизбежный период анархии между первым и вторым правительствами. Революция может принести гораздо больше вреда, чем пользы.

С другой стороны, бунтарь — это 'тот, кто противостоит власти или ограничениям: тот, кто разрушает установленный обычай или традицию'[102]. Отличи тельной характеристикой бунтаря является его вечная неугомонность. Он стремится, прежде всего, к внутренним изменениям — к изменениям установок, чувств и кругозора того народа, которому он предан. Нередко кажется, что в силу своего темперамента он неспособен принять успех и приносимый им покой, он лезет на рожон и, когда он преодолевает ту или иную преграду, ему скоро становится не по себе и он рвется к следующему барьеру. Его тянет к беспокойным умам и сердцам, ибо он разделяет их вечную неспособность примириться с тиранией над умами[103]. Он может, как Сократ, называть себя оводом для своих сограждан — оводом, который не дает государству впасть в самодовольство, являющееся первым шагом к деградации. И не имеет значения, в какой мере бунтарь кажется действующим ради своего удовольствия, это заблуждение: в душе настоящий бунтарь может быть каким угодно, но только не безрассудным.

Бунтарь, как человек, который, в соответствии со смыслом этого слова, не признает власти, стремится прежде всего не к замене одной политической системы другой. Он может поддерживать политические изменения такого рода, но не они являются его основной целью. Он восстает ради определенного понимания жизни и общества, которое, как он убежден, жизненно важно для него и его сограждан. Всякое восстание подразумевает определенные ценности. В то время как революционер склонен забирать власть в свои руки, бунтарь не стремится к власти как таковой и не очень умеет ею пользоваться, он склонен делиться своей властью с другими. Подобно французским борцам Сопротивления Второй мировой войны, бунтарь борется не только за освобождение своих сограждан, но и за свою личностную целостность. И то и другое представляют для него две стороны одной медали.

Примером революционера может служить раб, убивающий своего хозяина. Единственное, что ему