операции, назначенные на следующий день, пришлось отложить. Сейчас, вернувшись домой, в свою квартиру в Барбикане, и глядя в окно на огни Сити, он почувствовал, что не выдержит бесконечного ожидания. Ему просто необходимо вырваться из Лондона, посидеть в Большом зале Манора перед камином, где пылают поленья, пройти по липовой аллее, вдохнуть ничем не замусоренный воздух, ощутить запах свободно веющего ветра, пахнущего древесным дымком, землей и палыми листьями. С беззаботно- радостным чувством школьника, отпущенного на каникулы, он швырнул то, что могло ему понадобиться в следующие несколько дней, в дорожную сумку и, не дожидаясь лифта — никакого терпения на это уже не хватало! — сбежал вниз по лестнице в гараж, к всегда стоящему наготове «мерседесу». Как обычно, проблемой было выбраться из Сити, но на автостраде им овладело чувство облегчения, наслаждения быстрой ездой, как это с ним всегда бывало, когда он ехал ночью один, и несвязные, отрывочные воспоминания, словно коричневатые выцветшие фотографии, чередой проходили перед его мысленным взором, не вызывая тревоги. Он вставил в плеер CD с Концертом ре-минор Баха; руки его легко лежали на руле, и в располагающей к размышлениям тишине он дал музыке слиться с его воспоминаниями.
В свой пятнадцатый день рождения он пришел к выводам, касающимся трех проблем, с детства занимавших его мысли. Он решил, что Бога нет, что сам он не любит своих родителей и что он станет хирургом. Первое решение не требовало от него никаких действий, надо было лишь принять, что — поскольку ни помощи, пи утешения от некоего сверхъестественного существа ждать не приходится — жизнь его, как жизнь всякого другого, подчинена времени и случаю, и что ему следует, насколько это возможно, взять контроль над ней в свои руки. Второе тоже мало чего от него требовало. И когда, с некоторой долей смущения, а со стороны матери даже стыда, родители сообщили ему новость, что подумывают о разводе, он выразил сожаление — что казалось вполне подобающим, — в то же время чуть заметно подбадривая их покончить с браком, который явно приносил несчастье всем троим. Школьные каникулы были бы гораздо приятнее, если бы не нарушались сердитыми молчаниями или вспышками злобы. Когда они оба погибли в автокатастрофе — это случилось, когда они отправились в отпуск с целью окончательно помириться и начать все сначала (таких попыток было несколько), — Джорджа на миг обуял страх, что все-таки, возможно, существует какая-то сила, столь же могущественная, как та, которую он отверг, но более безжалостная и обладающая каким-то сардоническим чувством юмора. Однако он тут же сказал себе, что глупо отречься от благого, доброкачественного суеверия ради гораздо менее подходящего, а может быть, даже злокачественного. Третий же его вывод превратился в честолюбивое стремление: он станет опираться на доказуемые факты науки и сосредоточит усилия на том, чтобы стать хирургом.
Родители почти ничего ему не оставили, кроме долгов. Однако это вряд ли имело значение. Джордж всегда проводил летние каникулы в Борнмуте, с овдовевшим дедом, у которого он теперь и обрел дом. Джордж любил Герберта Чандлера-Пауэлла — насколько он вообще был способен испытывать сильное чувство к человеку. Он любил бы его, даже если бы тот был беден, но радовался, что дед богат. Герберт Чандлер-Пауэлл составил себе состояние благодаря таланту создавать оригинальные, элегантные картонные коробки. Стало считаться весьма престижным, если компания доставляла товары в контейнерах Чандлера- Пауэлла, если подарки были упакованы в коробки с характерным колофоном «Ч-П». Герберт отыскивал и всячески продвигал новых молодых дизайнеров, и некоторые из его коробок, произведенные в ограниченных количествах, стали коллекционными. Его фирма не нуждалась в рекламе: достаточно было тех предметов, что она производила. Когда Герберту исполнилось шестьдесят пять, а Джорджу — десять, дед продал фирму самому крупному своему конкуренту и ушел отдел с заработанными миллионами. Это он оплачивал дорогостоящее обучение Джорджа, помогал ему, когда он учился в Оксфорде, ничего не требуя взамен, кроме общества собственного внука во время каникул — школьных или студенческих, а потом — трех- четырех визитов в год. Джордж никогда не считал эти требования навязчивыми. Во время пеших прогулок или автомобильных поездок с дедом он прислушивался к голосу старика, рассказывавшего ему множество историй о своем полном лишений детстве, о коммерческих успехах, о студенческих годах в Оксфорде. До того как сам Джордж поступил в Оксфорд, его дед гораздо более тщательно выбирал слова и темы. Теперь навсегда запомнившийся Джорджу голос деда, сильный и властный, прорывался сквозь высокие трепетные звуки прекрасной музыки скрипок.
«Понимаешь, я ведь учился в классической школе, пришел в университет на стипендию графства. Тебе это трудно понять. Сейчас все может быть по-другому, хотя я сомневаюсь. Во всяком случае, не настолько уж по-другому. Надо мной не смеялись, не презирали меня, не стремились показать, что я не такой, как все. Просто я был другой. Я никогда не чувствовал себя там на своем месте, и, разумеется, так оно и было на самом деле. С самого начала я понимал, что не имею права там находиться, что даже воздух над квадратной лужайкой во дворе колледжа отвергает меня. Конечно, не один я ощущал такое. Были ребята даже не из классических школ, но из захудалых, непрестижных частных, чьи названия они избегали упоминать. Я это видел. Они были из тех, кто жаждал проникнуть в круг золотой молодежи из привилегированного высшего класса. Я, бывало, представлял себе, как они, используя свои мозги и таланты, пробивают себе доступ на академические званые обеды на Кабаньем холме, как выступают в роли придворных шутов на вечеринках в выходные дни, читая собственные трогательные стихи, демонстрируя свой ум и юмор, чтобы заработать приглашение. У меня не было никаких талантов, кроме умственных способностей. Всех этих ребят я презирал, но я знал, к чему все они относятся с уважением — все до одного. Деньги, мой мальчик, вот что имело значение. Происхождение было важно, но происхождение плюс деньги — гораздо лучше. И я заработал деньги. Они все достанутся тебе, мой мальчик, — то, что от них останется после того, как ненасытное правительство заберет свою добычу. Воспользуйся ими с толком».
У Герберта было хобби: он любил посещать старинные помещичьи дома и замки, открытые для публики, добираясь до них на машине тщательно намеченными с помощью ненадежных старых карт окольными путями. На своем безукоризненном «роллс-ройсе», держась за рулем очень прямо, как викторианских времен генерал, на которого он и был похож, он величественно проезжал по проселочным дорогам и редко используемым проулкам, с Джорджем у локтя, читавшим ему вслух из путеводителя. Джорджу казалось странным, что человек, столь чуткий к георгианской элегантности и тюдоровской основательности, мог жить в современном пентхаусе в Борнмуте, пусть даже вид из окон на море был поразительный. Со временем он понял почему. С приближением старости дед максимально упростил жизнь. За ним ухаживали щедро оплачиваемая кухарка, домоправительница и уборщица, приходившие каждый день. Они бесшумно и быстро выполняли свою работу и уходили. Предметы обстановки в доме были дороги, но немногочисленны. Герберт не был коллекционером и не жаждал собирать артефакты, вызывавшие его восхищение. Он мог восхищаться, не испытывая желания обладать. А Джордж с самого раннего возраста сознавал, что он — собственник.
И когда они впервые посетили Шеверелл-Манор, он понял, что это тот дом, в котором он хотел бы жить. Дом простерся перед ним в мягком сиянии осеннего солнца, когда тени уже стали удлиняться, а деревья, лужайки и камень стен обрели особую интенсивность цвета в лучах умирающего солнца, так что казалось — лишь на миг, — что дом, сад, огромные, кованого железа ворота замерли в спокойном, почти неземном совершенстве света, формы и цвета, от которого сжалось его сердце. В конце визита, обернувшись и бросив последний взгляд на дом, Джордж произнес:
— Я хочу купить этот дом.
— Что ж, возможно, когда-нибудь ты его купишь.
— Но никто не продает такие дома. Я бы не продал.
— Большинство не продает. Некоторым приходится.
— Почему, дедушка?
— Кончаются деньги, не на что дом содержать. Или наследник заработал миллионы в Сити и утратил интерес к наследству. Или может так случиться, что наследник погиб на войне. Класс землевладельцев почему-то предрасположен к тому, чтобы гибнуть в войнах. Или же такой дом теряют из-за глупости: женщины, азартные игры, пьянство, наркотики, биржевые спекуляции, расточительство. Никогда не знаешь, в чем причина.
Но в конечном счете случилось так, что несчастье владельца позволило Джорджу приобрести этот дом. Сэр Николас Крессет разорился в 1990-е годы, во время краха Ассоциации Ллойда. Джордж узнал о том, что дом выставлен на продажу, более или менее случайно, наткнувшись на статью в финансовой газете о главах входивших в Ассоциацию синдикатов, пострадавших более всего; среди других имен ему сразу
