неладное — болезнь или что-нибудь с домом, и требуется ее, Роды, присутствие. Однако это было приглашение на свадьбу. Открытка с текстом, напечатанным особым, с завитушками, шрифтом, в обрамлении свадебных колоколов, сообщала, что миссис Айви Грэдвин и мистер Роналд Браун надеются, что их друзья смогут участвовать в праздновании их свадьбы. Указывались дата и время бракосочетания, название и адрес церкви и гостиницы, где новобрачные будут рады принять гостей за праздничным столом. В записке от руки, написанной почерком матери, говорилось:
«Пожалуйста, приезжай, если сможешь, Рода. Не помню, писала ли я тебе о Роналде раньше. Он вдовец, его жена была моей близкой подругой. Он очень хочет с тобой познакомиться».
Рода помнила охватившие ее тогда эмоции: удивление и последовавшее за ним чувство облегчения, которое, в свою очередь, породило легкое чувство стыда, из-за мысли, что этот брак теперь сможет отчасти снять с нее бремя ответственности за мать, сможет ослабить чувство вины за редкие письма и телефонные звонки и еще более редкие встречи. Мать и дочь встречались как вежливые, но настороженные незнакомки, по-прежнему неспособные перешагнуть существовавшие меж ними барьеры, неспособные говорить о вещах, оставшихся несказанными, поделиться воспоминаниями, которых обеим не хотелось пробуждать. Рода не помнила, чтобы мать когда-либо упоминала о Роналде, и не испытывала желания с ним познакомиться, однако понимала, что обязана принять это приглашение.
А теперь она сознательно воскрешала в памяти тот знаменательный день, что обещал ей лишь скуку, которую следовало должным образом вытерпеть, но в результате привел к этим исхлестанным ливнем минутам и всему тому, что ждало ее впереди. Тогда она выехала из дома задолго до назначенного времени, но перевернувшийся на проезжей части грузовик высыпал на дорогу весь свой груз, и когда Рода остановилась у церкви, узкого, вытянутого вверх здания викторианской готики, она услышала нестройное писклявое пение: должно быть, пели уже последний гимн. Она подождала в машине, чуть отъехав дальше по улице, и увидела, как собравшиеся — главным образом люди среднего возраста и совсем пожилые — покидают церковь. Ко входу подъехал автомобиль, украшенный белыми лентами, но расстояние было слишком велико, чтобы Рода могла разглядеть мать или ее жениха. Вместе с теми, кто вышел из церкви, она последовала за машиной новобрачных к гостинице. Та находилась милях в четырех дальше по берегу — здание в эдвардианском стиле, со множеством башенок, по бокам которого выстроились рядком домики с террасами, а позади протянулось поле для гольфа. Множество темных балок по фасаду заставляло предположить, что архитектор поначалу задумал нечто в стиле эпохи Тюдоров, но высокомерие побудило его добавить к дому центральный купол и парадный вход, как у античного храма.
Зал для приемов сохранил остатки былого, ныне выцветшего великолепия: занавеси из красного камчатного полотна пышными складками ниспадали на ковер, который выглядел словно закоптившимся от глубоко въевшейся многолетней пыли. Рода присоединилась к череде гостей, не вполне уверенно направлявшихся к комнате в глубине зала, провозглашавшей свое назначение печатной табличкой «Зал для частных торжеств». На миг Рода в нерешительности приостановилась в дверях, затем вошла в комнату и сразу же увидела мать. Та стояла рядом с мужем, окруженная группкой щебечущих женщин. Рода вошла почти незамеченной, но, протиснувшись между ними, увидела, как лицо матери осветилось нерешительной улыбкой. Прошло уже четыре года с их последней встречи, однако мать выглядела помолодевшей и более счастливой, чем тогда; несколько секунд колебаний, и она поцеловала дочь в правую щеку, потом повернулась к стоявшему рядом с ней мужчине. Он был стар — ему по меньшей мере должно быть семьдесят, рассудила Рода, — чуть меньше ростом, чем ее мать, с мягким, круглощеким лицом, встревоженным, но приятным. Казалось, он находится в замешательстве, и матери пришлось дважды повторить имя Роды, прежде чем он, заулыбавшись, протянул ей руку. Мать принялась всех знакомить. Гости решительно не замечали шрама. Несколько носившихся вокруг ребятишек бесцеремонно его рассматривали, потом выбежали из комнаты сквозь балконную дверь — поиграть на воздухе. Роде вспоминались отрывки беседы: «Ваша матушка так часто говорит о вас…», «Как хорошо, что вы приехали, ведь вам так далеко было ехать!», «Прелестный день, не правда ли? Как приятно видеть ее такой счастливой!»
Еда и обслуживание оказались лучше, чем Рода ожидала. Скатерть на столе была безупречна, чашки и тарелки блистали чистотой, и стоило ей лишь откусить кусочек сандвича, как стало ясно, что ветчина в нем свежайшая и только что нарезана. Три женщины средних лет, одетые как горничные, прислуживали за столом с обезоруживающе веселыми лицами. Они разливали крепкий чай из огромного чайника, а после довольно долгого перешептывания между невестой и женихом из бара принесли разнообразные напитки. Беседа, которая до тех пор шла приглушенно, словно все только что присутствовали на похоронах, стала более оживленной, и гости стали поднимать в честь новобрачных бокалы (в некоторых из них плескалась жидкость весьма зловещих оттенков). После нескольких тревожных консультаций матери с барменом в зал с некоторой церемонностью внесли бокалы с шампанским. Ожидался тост.
Церемонией руководил совершивший брачный обряд викарий, рыжеволосый молодой человек, который, сняв облачение, был теперь в сорочке с жестким воротничком-стойкой (как и подобает духовному лицу), в серых брюках и пиджаке спортивного покроя. Он слегка погладил ладонью воздух, как бы утихомиривая гул голосов, и произнес небольшую речь. По-видимому, Роналд был церковным органистом, и в речи прозвучал довольно вымученный юмор по поводу необходимости задействовать все регистры, чтобы новобрачные жили в гармонии до конца своих дней; были и другие, более мелкие и безобидные шутки, которые теперь забылись. Самые храбрые из гостей встречали их смущенными смешками.
У стола образовалось некоторое столпотворение, так что Рода, с тарелкой в руке, отошла к окну, с благодарностью подумав о минутах покоя, когда явно проголодавшиеся гости не имели намерения ее осаждать. Она наблюдала за ними с удовольствием, чуть критически, с каким-то веселым скептицизмом: мужчины в своих лучших выходных костюмах, порой слишком обтянувших округлившиеся животы и раздавшиеся спины; женщины, явно не пожалевшие усилий, чтобы воспользоваться возможностью появиться в новых нарядах. Большинство из них, как и ее мать, надели цветастые летние платья и подходящие к ним по цвету жакеты, их соломенные шляпки пастельных тонов нелепо примостились на новых, только что сооруженных прическах. Эти женщины, подумала она, могли бы выглядеть точно так же и в тридцатые, и в сороковые годы прошлого века. Новое, нежеланное чувство — смесь жалости и гнева — вдруг охватило Роду, нарушив душевное равновесие. Она подумала: «Мне нет здесь места, я не чувствую себя с ними счастливой, да и они со мной тоже. Их неловкая вежливость не может замостить пропасть, лежащую между нами. Но ведь я родом отсюда, это мои родичи, мой народ, верхний слой рабочего класса, сливающийся со средним классом; это они — та аморфная, не пользующаяся вниманием общества группа людей, участвовавших во всех войнах, что вела их страна, платящих ей налоги, хранящих то, что осталось от ее традиций». Они дожили до этих дней и увидели, как унижается их незатейливый патриотизм, как презираются их моральные устои, как девальвируются их сбережения. Они никому не причиняют беспокойства. В те районы, где живут эти люди, никто не вкачивал миллионы фунтов общественных денег в надежде подкупом, уговорами или принуждением заставить их ступить на стезю гражданских добродетелей. Если они высказывают недовольство тем, что большие города от них отчуждаются, что их детям приходится учиться в переполненных школах, где девяносто процентов учеников не знают английского языка, им читают нотации о том, какой это страшный грех — расизм, и говорят им об этом люди, более обеспеченные, чем они, живущие в гораздо более благоприятных условиях. Не имея возможности защититься с помощью бухгалтеров, они становятся дойными коровами для ненасытного Департамента налогов и сборов. Не выросли в стране прибыльные предприятия социальных нужд и психологического анализа, чтобы проанализировать и искупить их неадекватное поведение, порождаемое бедностью и лишениями. Наверное, ей следовало бы написать о них, прежде чем наконец бросить журналистскую деятельность. Однако она понимала, что, поскольку впереди ее ждут более интересные и выгодные задания, она никогда о них не напишет. Этим людям не было места в ее планах на будущее, так же как им не было места в ее жизни.
Последним ее воспоминанием было то, как она стояла наедине с матерью в дамской комнате, глядя на два их профиля в длинном зеркале над вазой с искусственными цветами. Мать сказала:
— Ты понравилась Роналду. Я рада, что ты смогла приехать.
— Я сама рада. Он мне тоже понравился. Надеюсь, вы оба будете очень счастливы.
— Я в этом не сомневаюсь. Мыс ним знакомы уже четыре года. Его жена пела в церковном хоре.
