Парень почтительно пожал ее.
— Вадик.
— Давай, Вадик, с самого начала, и не торопясь… Как старшина приказал рядовому траншею копать: от забора и до обеда…
Парень смотрел на сыщика во все глаза, — должно быть мечтал когда-нибудь вот так же принимать в кабинете свидетелей и во всю панибратствовать с ними.
— С вертолета нас наводили, где есть люди в лесу, а мы проверяли: кто, по какой надобности, не имеет ли отношения к делу… Вот так вышли на этого рыбака. Нас было двое, я и Олег Валов, он после меня зайдет… Обыкновенный рыбак, лет ему двадцать пять — двадцать семь, где-то так. Глаза карие, рядовое лицо, без особых примет, ловил на червяка… У него была палатка, старая, брезентовая, рюкзак. Вещи мы проверили, все чисто…
— Много было людей в лесу?
— Нет… Еще была парочка, на «Ладе», приехали… Ну, в общем, поразвлечься накоротке, но тех мы шуганули.
Интересно, — думал Гвидонов, — они сейчас нашу беседу записывают только на магнитофон или еще снимают?.. Чтобы затем сделать учебный фильм о работе следователя.
— Потом это место смотрели?
— Еще как, языком все вылизали. Окурки от «ЛМ», обрывки газеты «Центр Плюс», — больше ничего.
— Богатый рыбак был?
— Еще чего!.. «ЛМ» — все его богатство. Две удочки, складные бамбуковые, такие лет двадцать тому назад в «Спорттоварах» продавали, леска — рыба ее за километр видит.
— Но что-нибудь, может быть, из его вещей выделялось? Может, подороже остальных, или в глаза бросалось.
— Нет, — сказал Вадик.
— Сам-то ты, что думаешь?.. Ну, если бы был следователем, что бы сказал?
— Я… — задумался Вадик. — Не знаю… Он там блеванул потом, после того, как того мужика замочил. Может быть, по содержимому желудка?..
— Его вырвало?
— Да еще как!.. Даже желчь какая-то была… Мокрушник, — пренебрежительно сказал Вадик…
Для учебного фильма наговорили достаточно. Пусть теперь на своих тренировочных занятиях разбираются в тонкостях…
Второй боец, Олег Валов, ничего нового не открыл. То же самое, — чуть ли не слово в слово.
Был еще третий, тот, кто обнаружил покойника.
— И как? — спросил Гвидонов, — Как вы нашли в лесу мертвого человека?
— Собака нашла, — отвечал служивый. — У нас три собаки, было бы больше, нашли бы раньше. А так, в седьмом часу…
— Как он выглядел?
— Обыкновенно, — половины головы не было, парашют весь в крови, «макаров» рядом валялся.
— Макаров?
— Да, с глушителем.
— Интересно, — сказал Гвидонов, и довольно натурально зевнул. Камера должна зафиксировать его служебное рвение…
За час с небольшим управился со свидетелями. Затем вернулся Валя, со знаком вопроса на лице.
— Чудес не бывает, — сказал ему Гвидонов. — Нужно работать… Ты не против, если я заберу эту папочку с собой?
Валя, от которого пахнуло новой порцией одеколона, секунду колебался, но, слава богу, не больше.
— Отдаю в надежные руки, — сказал он. — И вот еще, — премия…
Конвертик был солидной толщины, и, как потом выяснилось, содержал ровно сто бумажек по сто долларов каждая. Итого: десять тысяч… Вопрос: за что?
Тоже очень интересный вопрос.
Но это было вчера. Сегодня Владимир Ильич Гвидонов сидел на своем рабочем месте, и, закрыв глаза, предавался меланхолии…
Картинка получалась дурацкая, как ни крути… Мотор у их фельдъегеря сломался где-то на самолете, так что посыльный был вынужден выпрыгнуть с парашютом. Приземлившись, вместо того, чтобы ползти, как герой Мересьев, к людям, он начинает прятаться, маскироваться под растительность. Потом его находит кровожадный рыбачек и приканчивает из его же пистолета, причем, судя по количеству патронов в обойме, и стреляным гильзам, — двумя выстрелами. Но попадает только раз, причем стреляя в упор… Должно быть, у рыбачка сильно тряслись руки, от неопытности.
Рыбачек похищает груз, потом его вырывает, а потом он идет на остановку автобуса, и ведет себя настолько хладнокровно, что парнишке позавидовал бы любой спецназовец… Курит. И болтает с оцеплением про наживку.
Всего, что касалось фельдъегеря, был намек не копать, — копать нужно было только в сторону парнишки.
Это напоминало бородатый анекдот про статистику, что статистика подобна девушке в бикини: то, что открыто, интересно, а то что скрыто — существенно…
Например, заказчику интересно выйти на парнишку, а для него, Гвидонова существенно знать: чей был егерь, заказчика или третьего лица… По-всему выходило, что егерь был посторонний.
Мотор у егеря заглох ночью с пятницы на субботу, приблизительно в два тридцать. И именно в это время подняли в воздух два вертолета и стали окружать район предполагаемого приземления дежурными группами… Но вот еще одна странность, в готовность эти команды поставили еще вечером, — объявив на выходные учения. Первый раз за два года, на выходные, как будто им по трудовым будням не хватает времени.
Егерь чужой, и, возможно, совсем не егерь… Но что-то при нем было, раз поднялся из-за этого такой сыр-бор, что даже невинного «конторского» сыскаря умудрились затолкать в эту кашу.
Это что-то на самом деле спер случайный парнишка, — но спер как-то уж очень странно…
Но это — потом…
Основной вопрос, как говорил когда-то его круглый теска Владимир Ильич, — вопрос о власти. В Гвидоновском случае, вопрос о силах, задействованных в процессе. Первое, — кто есть заказчик Гвидонова? Второе, — кто есть заказчик или хозяин егеря? И третий, вытекающий из двух первых, — из-за чего они схватились между собой, какие искры от такого соприкосновения могут посыпаться?
Тогда станет ясно, между чьим молотом и чьей наковальней пытается он, Гвидонов, просунуть свою голову. И стоит ли ее туда засовывать…
Разные факты и разные слухи бродили по Управлению по поводу существующих силообразований, и с действием всевозможных структур приходилось сталкиваться самому, но никто сейчас, в эпоху Понятий, не наклеивает себе на грудь визитных карточек, и сломав, к примеру, кому-нибудь мотор, не звонит потом в газету и не берет ответственность на себя.
Скорее, дело обстоит с точностью до наоборот.
Это, в борьбе за собственное выживание, привносит изрядную толику совершенно специфичной специфики… То есть, делает ее от обилия вариантов, мало предсказуемой. Даже для профессионала…
Но — интересно.
Вот это, «интересно», — была вторая тайна Гвидонова, которую он никому и никогда не станет рассказывать. Он и себе, с удовольствием не стал бы ее рассказывать, потому что его бесприютная тяга к интересному, не нравилось ему самому. Кроме неприятностей, совершенно неоправданного ничем риска, шишек на голове и тяжелых объяснений с начальством, эта его черта не принесла ему еще никаких благ.
К своему неудовольствию, к стыду рационального в нем человека, привыкшего мыслить реальностями, просчитывать варианты, эти варианты не один раз взвешивать, к нему некстати пришел, —
