Я сидел, прислонившись к прохладной стене, и кожей ощущал трехсотметровую толщу земли над собой… Как они жили бы здесь по двадцать лет, те, кто отгрохал себе эти хоромы? Скинули бы на гнилую Америку весь свой запас, те скинули бы свой — на них. И живи себе здесь припеваючи, пока всю планету не заселят собой китайцы.
Раз пустили в распыл свой народ.
Подготовились к геноциду, по первому классу, — но здесь и года не прожить спокойно, потому что все время ощущаешь трехсотметровую непроницаемую породу над собой. А если, к тому же, и совесть не чиста…
Вышел Ширяев, — живой еще, но как от зубного… Сказал негромко:
— Гордеев, проходи.
Значит, моя очередь.
В кабинете, — стол. За ним — трое. Как в старые добрые времена.
Перед ними папка. Мое личное дело… Даже фотография вклеена на первой странице, — когда они только успели.
— Так это ты, — злостный неплательщик?.. Не знаешь, что долги нужно отдавать?
Если они скажут сейчас, что я еврейский шпион, я с радостью соглашусь. Чтобы избежать лишней нервотрепки. У меня, и у этих ребят за столом, — разные цели. И пути достижения их, — тоже разные.
— Ба, — воскликнул тот, кто читал мое личное дело, — да ты, оказывается, любишь руки распускать.
— Драчун? — переспросил другой.
Все трое были на одно лицо, худощавые, коротко стриженные, и у всех, при виде врага отечества, от гнева играли желваки на скулах.
— Дембель, — сказал третий, — давай следующего.
— Минуточку! — грозно сказал чтец, который перешел на вторую и заключительную страницу моего досье. — Ты, значит, торговал на валютном рынке?
Судя по его тону, «дембель» они мне сделают прямо здесь и сейчас, — рынок переполнил чашу их благородного возмущения.
— Мужик, когда тебя спрашивают, нужно отвечать? Ты понял?
— Понял. Торговал, — сказал я.
— Здесь написано, чтобы тебе предложить работу… Будешь работать на нас?
По лицу тройки пробежал ветер перемен. Оно слегка подобрело, и приобрело некий выжидательный характер. Словно оно только что опустило рубль в грязную ладонь бомжа, и теперь ожидало его благодарности.
— Из-под палки не получится, — сказал я.
Я ожидал, что гнев их вернется снова, но, видимо, их внутренняя организация была посложней моих представлений, поскольку ничего в их лице не переменилось.
— Распишись, что отказался от работы, и вызывай следующего.
Я взял ручку и расписался там, где стояла галочка. Никто меня не двинул в челюсть, и не плюнул в лицо.
Я расписался, спокойно вышел, и позвал следующего.
Дембель.
Лифт здесь был, как в высотных домах, отделанный красным деревом. Но приспособленным для перевозки таких бедолаг, как мы. Треть его была огорожена хилой решеткой, как в милицейском «козле». Нас туда утрамбовали, пятерых.
Осталось нас пятеро, потому что один, хмурый мужик, занявший денег у бандитов на вагон сахара и не сумевший этот сахар продать, — а мне так кажется, что этот сахар сами бандиты у него же и свистнули, — должно быть, кинулся тройке в ноги и сумел их разжалобить, вымолить себе отсрочку.
Лифт чесал вверх без остановок, сродни поезду метро, по крайней мере, гудел так же.
— Мешков на головы не надели, — прошептал парень, прижатый к моему уху.
— Каких мешков? — прошептал я ему в ответ.
— Когда сюда везли, мешки на голову надевали, чтобы мы ничего не видели, где и куда. Ты понял?
Я понял, братва не боится, что мы, дембельнутые, проболтаемся. Уверена на все сто. Даже мешков на нас пожалели… Бежать…
Приехали мы, должно быть, в Кремль. Только Кремль нам не показали. Не было никаких экскурсий.
Верхние охранники открыли загон, и скомандовали:
— Выходи.
Эти — были с короткими автоматами, и дубинками. Автоматы на груди, дубинки в руках. На каждого дембеля по одному «этому».
Мы оказались в холле. Здесь просматривались даже окна, но они оказались плотно закрыты. Пол был мраморный и чистый, едва слышно пели откуда-то из-за стены Татушки. «Нас не догонят…» Чтобы не догнали, нужно для начала смыться. А потом уже распевать.
— Сестру позови, дембеля прибыли! — крикнул один. А нам скомандовал: — Сесть на стулья и сидеть. Чтобы без фокусов.
— Господи иисуси, — сказал кто-то из нас пятерых.
Больше всего пугала, почему-то сестра, которая вот-вот должна была подойти. В этой таинственной сестре таилась какая-то опасность, — раз ее ждали. Она здесь была, почему-то, самой главной.
И она, не успели мы как следует рассесться, пришла.
Ничего такая, довольно симпатичная, в белом халате и с чемоданчиком, на котором милосердно был нарисовал красный крест. А не зеленая змея, желающая удушить чашу.
— Сейчас вам сделают прививку, от всех болезней… — сказал нам один из охранников, наверное, командир отделения. — Сидеть смирно и не рыпаться. Сеструху за ляжки не хватать.
— Валер, у тебя язык без костей, — встрепенулась радостно сестра. — Ты чо, кто меня здесь будет хватать за ляжки.
Ляжки, наверное, у них считались самым аппетитным кусочком, потому что и дальше их разговор крутился вокруг них.
— Мальчики, — обратилась к нам сестра, — засучили рубашки выше локтя. Укол буду делать в руку.
— Выполнять, — подтвердил командир.
Пришлось подчиниться.
Открылся чемоданчик с красным крестом, на чистую салфетку легло пять одноразовых шприцов, уже заполненных темной жидкостью, прививкой от всех болезней.
— Циан, — прошептал безвольно, сидевший рядом со мной парень.
Никто не дернулся, чтобы убежать, или задать какой-нибудь медицинский вопрос, насчет содержимого. На меня тоже напала оторопь, — словно какой-то маховик раскрутился, от которого не было спасения. Кричи, не кричи… Не все ли теперь равно.
Сестра приступила к уколам. Совершала она их играючи, я даже не почувствовал прикосновения иглы, так мастерски провела она эту операцию.
— Вот и все, — гордо сказала она мне, протерев уколотое место ваточкой со спиртом.
И сделала шаг к следующему.
— Спасибо, — сказал ей мой сосед…
Остальные промолчали.
Миром правит любовь… Миром правит любовь, миром правит любовь… Миром правит любовь… — талдычил кто-то у меня в голове. Старинная песня, со словами которой я сделал когда-то попытку вступить во взрослую жизнь.
«Теперь ты большой, Миша, совсем взрослый. Как ты находишь, нашу взрослую жизнь? — спрашивал меня заботливый голос.
