орех. С точки зрения марксистско-ленинской философии, — с которой Гвидонов, кстати, был во многом согласен.
В общем-то, буддизм, как христианство и ислам, — был религией угнетенных. И — угнетателей.
Угнетенным досталось обещание, — другой жизни, получше нынешней, после их смерти. А — угнетателям, возможность пользоваться этим обещанием всевышнего, и угнетать в этой жизни, с удесятеренной энергией… Все-равно религиозные фанаты будут терпеть. Чем больше они терпят, тем большая награда ждет их на небесах. Против небесной награды для своих рабов, — они не возражали совершенно, и на нее не зарились….
Версия, которую следовало разрабатывать, была одна.
Реальная, хорошая версия, — без всякого налета мистики, типа огня в Иерусалиме, который раз в год сам собой загорается, в присутствии собрания верующих, и на их глазах. Когда он там загорается, этот небесный божественный огонь, это чудо из чудес, — они бросаются к нему, чтобы зажечь от него свои свечки. То есть, приобщиться каким-то образом. К чему-то.
Когда речь идет о собственной жизни или смерти, — о дембельской работе, которую, если не выполнишь, домой не вернешься, — такие глупости в голову не приходят.
Как и тем хитрецам, которые подносят в том храме в нужное время и к нужному месту зажигалку «Крикет».
Версия была такая: уединявшиеся много веков подряд отшельники, за это время могли разработать нечто типа своей народной медицины. Типа, смешать женьшень с мумием, — и получить какое-то, на самом деле очень хорошее, лекарство.
Вообще, Гвидонов, как пример, привел бы в этом случае Австралию. Континент… Который, как остров. Точнее, который тысячелетия был островом.
И получил, в результате, совершенно самобытную фауну и флору. Утконосов, кенгуру и еще кучу других странных созданий, — которых не найдешь больше нигде в мире.
При желании, можно и кенгуру поклоняться, как небесному чуду. Получилось бы неплохо. Просто, в свое время, эта хорошая мысль не пришла никому в голову.
А — зря.
Сейчас бы этому кенгуру на пасху и рождество ставили свечки. Бились бы лбами о землю, напротив его сумки, из которой выглядывает любопытная мордочка ее детеныша…
Наши же махатмы, кроме лицемерной религиозной идеологии, от одиночества смастерили себе уникальную медицину.
И кое что еще. Например, состав, который, если им побрызгаться, делает человека невидимым. Замечают они, что за ними кто-то наблюдает в бинокль, а при их страсти к уединению, этого они не переносят, — замечают они это, брызгают на себя за скалой жидкостью из склянки, — и пропадают с поля зрения наблюдателя.
Почему, нет.
Если в небе летает «Стелс», невидимый для радаров. А уж человека чем-нибудь натереть, плевое дело.
И не разглашают своих секретов, не несут их в подарок человечеству, — чтобы двинуть его прогресс. Поскольку так повелевает их идеология. Причисляя тем самым, к когорте избранных.
Все знают, женьшень способен восстанавливать организм. А если, все-таки, к примеру, его смешать с мумие?.. А если добавить туда же стволовые клетки?..
Вот тебе и четыреста лет. Или — пятьсот…
Только зачем, недоумевал Гвидонов, — когда и сорок семь, выше крыши. Так все надоело… А уж в семьдесят, — вообще, ничего не захочется.
Получалась нормальная рабочая версия.
Без налета религиозного дурмана.
Но с чудовищным объемом труда… Но это, впрочем, как всегда. Не привыкать.
Через неделю тихой жизни в Кызыле, где дома были занесены снегом и из сотен печных труб вились к небу извилистые дымки, он позвонил по спутникову Чурилу.
— План готов, — сказал Гвидонов, — хотелось бы посмотреть на Тибет. Увидеть тамошние красоты своими глазами.
— Помни, я тебя не тороплю, — сказал сухо Чурил.
— Еще, — сказал Гвидонов, — интересно, каким образом Бромлейн был в курсе ваших планов.
— Мне тоже любопытно, — хмыкнул Чурил. — Считай, это нагрузка… Одного информатора я, правда, порешил. Но, может, есть и еще кто-нибудь.
— Тибет, — напомнил Гвидонов.
— Послезавтра получишь паспорта и визы. Считай, что ты этнографическая экспедиция Российской Академии Наук. Которая нашла спонсора… Ты и твоя гражданская супруга.
— Без этого никак? — спросил смирно Гвидонов. — Без вашего колпака?
— Сначала — в Пекин… Оттуда — до Гималаев. Там вас встретят… В расходах не стесняйся. Приятного медового месяца.
— Спасибо… — ровно сказал Гвидонов…
Тоже мне, бог, — подумал тогда он… От настоящего бога нельзя убежать, он всюду. По определению. И особенно за той, последней чертой.
Там, где у любого Чурила, — руки коротки…
Теперь, с сегодняшнего утра, убежать было невозможно. Даже с цианистым калием, зашитым в воротник рубашки.
Хорошо наши придумали в свое время, посылать за границу только женатых, чтобы их дети и жены оставались заложниками дома. Качественно…
Тибет, — это такая горная страна, наподобие нашего Кавказа. Только горы там покруче, и числом они поболе. И живут там люди другой расы.
На аэродроме в Лхасе их ждал другой самолет, поменьше. А в Ньиме они пересели на вертолет, который доставил их в Омбу, где их ждал лучший номер в местной гостинице, с видом на грозный, взнесенный ввысь пик, где через рваные облака, блестел солнцем на олимпийской невероятной высоте, ослепительный лед.
— Чем мы занимаемся? — спросила его Мэри, когда распаковала свой чемодан, достала тапочки, и электрический чайник. — Я до сих пор не могу понять. Но я не следователь, — и никогда не пойму, если вы мне не скажете сами.
Тогда, в первый их день в той гостинице, они были еще на «вы».
— Частное расследование, — сухо сказал Гвидонов. — Если бы я был уверен, что вы никогда и никому не расскажете, я бы сказал больше.
— Мне не нужно знать, — согласилась Мэри.
— Да. В нашем деле, лишнее знание, — вредит. Вернее, лишнее знание всегда может представлять какую-то опасность.
— Конечно, — согласилась Мэри.
Она совершенно была не любопытна. Это, прежде всего, подкупало в ней.
Но она тогда потребовала подписания контракта. Об условиях, гарантиях, страховке, и все такое. Пришлось ей как-то объяснить:
— Мэри, — сказал Гвидонов. — Вы поймите. Вы находитесь не в Англии.
— Я это понимаю, — согласилась она.
— У нас вы можете подписать любой контракт, хоть на золотые горы, но у вас не будет никаких гарантий, что хоть один пункт из него исполнится.
— Я понимаю.
— Ваш контракт, — мое слово. То, о чем мы с вами договорились.
— Но я должна работать. Должна знать свои обязанности и исполнять их… Мне некого воспитывать. Некого учить английскому языку. Я не знаю, чьим гардеробом мне заниматься. Кого учить правильным манерам… Я чувствую себя — тунеядкой.
