— Велено было сообщать обо всех подозрительных… А уж подозрительней их придумать было нельзя. Местных я всех знаю. Оставались туристы, — больше здесь чужих не бывает.
Китаец, пока говорил, готовил для гостя чай. Снял с плиты старый медный чайник, насыпал в глиняный заварочный, расписанный летящими бабочками, — крупную щепотку заварки, и плеснул туда кипяток. Заварки было много, кипятка, — мало. Выйдет что-то наподобие чифиря.
— Их, когда увидишь, и если знаешь, что о ком-то нужно докладывать, — легко узнать. Я когда прошлой весной столкнулся с ними на улице, сразу понял, это они.
— Сколько их было?
— Четверо. Всегда четверо… Они всегда ходили вчетвером.
— Сейчас, вы расскажете мне, как их узнали. Ничего не пропускайте.
— Шел из магазина. Уже подходил к дому. Был на самом повороте. Они из-за него и вышли. Я подумал сначала, туристы идут в магазин. Туристы обязательно заходят в наш магазин. Хотя там ничего интересного для них нет. В наш магазин, — и ко мне, — сказал китаец с гордостью. — Я придумал сначала свою работу, чтобы про меня узнали, что у меня есть для них сувениры. И продаю их только здесь. Чтобы всех увидеть… Теперь привык, без этого не могу. И туристов с каждым годом становится больше.
Эти шли к монастырю. Четверо. В каких-то летних плащах, воротники подняты, и у каждого на голове кепочка с длинным козырьком, — так что солнце не падало на их лица.
Вот, я иду и думаю, — это туристы направились в магазин или к монастырю…
Китаец задумался, вспоминая, и в это время стал разливать чай.
— Вам добавлять воды? — спросил он Гвидонова.
Гвидонов кивнул.
Так что получилось, каждому по серьгам. Китайцу чифирь, Гвидонову — крепкий, довольно неплохой чай.
— Они посмотрели на меня, — сказал китаец, и взглянул на Гвидонова, как-то вопросительно. — Не все сразу, только один. Шли навстречу, что-то говорили друг другу, потом один из них посмотрел на меня… Потому что ни тогда, ни потом, остальные ни разу не взглянули. Только этот один. И только раз… Он посмотрел на меня, — знаете, у меня все внутри вдруг подобралось. Словно начальник выбирает из шеренги, кого послать нужник чистить… Последнее дело, потом не отмоешься. Два дня вонять будешь. Все шарахаться станут. Хотя и понимают, что под хозяина попал… Но отношение совсем другое. Больше недели вспоминают… Чистить нужник, — последнее дело… Так, наверное. Я не выдержал, стал смотреть в сторону, а не на них. Потому что тот посмотрел мне в глаза Не на меня, а сразу в глаза… Уже потом не думал ни о чем, не сомневался. Побежал домой, открыл ящик, — достал телефон, вставил батарейки, достал бинокль, — и перед тем, как позвонить, решил еще раз на них взглянуть. Для гарантии… Это прошло минут двадцать, не больше. Они были у входа в монастырь. И я — позвонил.
Китаец вопросительно взглянул на Гвидонова.
Гвидонову понравилось, что он не врал.
— Как они выглядели, когда вы встретились? Что особенного в их лицах? Цвет волос, раса, рост, — все, что вспомните.
— Я фоторобот рисовал, — сказал китаец. — Все вспомнил, что мог, вряд ли сейчас, что смогу добавить…
— Рост, — спросил Гвидонов, улыбнувшись китайцу, будто они играли в детскую игру, и китаец про что-то там совсем забыл.
— Да, — сказал он, — они были одинакового роста. Это тоже бросилось в глаза. Где-то метр семьдесят пять. Самый обычный рост… Но они были одинакового роста, — вот в чем дело. Обычно, когда идет компания, одни чуть повыше, другие — чуть пониже. Одни чуть толще, другие — чуть тоньше… Эти же были одинакового роста и одинакового размера. Вот что интересно. Я только сейчас об этом подумал. А ведь тогда еще, когда не подошел к ним близко, обратил внимание, что они, все четверо, были совершенно одинакового роста.
— Лица тоже были одинаковые, — сказал Гвидонов.
— Нет, — сказал китаец, — лица у них не были одинаковыми, у каждого было разное лицо… У каждого — свое.
— Глаза, — сказал Гвидонов. — Когда смотришь на человека, сначала смотришь в его глаза, даже, если стоишь далеко от него, и глаз не разобрать. Вы, когда посмотрели на них, сначала взглянули в глаза первому. И тот, заметил…
— Наверное, — согласился сторож, с уважением покосившись на Гвидонова. — Так, наверное, было… Глаза у них тоже были разные. Но — одинаково блестели. Но это…
— Как это одинаково блестели? — улыбнулся Гвидонов. — Они что, у них блестели?
— Блестели. Я только сейчас понял… Как это сказать. Глаза у них тоже были разные, но одинаково блестели.
— Не понимаю, — улыбнулся сторожу Гвидонов.
— Да, — между тем согласился с собой сторож. — Это — главное. Я потому и поверил, что они те, кого вы ждете. Что это монахи, брошенного ими монастыря. Приехали посмотреть на родные места… Ну, как сказать: это была как тонкая-тонкая прозрачная пленка на глазах у каждого, чуть голубоватого цвета. Она была блестящая. Влажная и блестящая… Точнее, не скажешь.
— Хорошо, — сказал Гвидонов. — Допустим, я встречу одного из них, смогу я определить его по глазам?
— Нет, — сказал сторож. — Если монах будет один, вы не поймете. Но если их будет двое или трое, — вы догадаетесь, что глаза у них одинаково блестят.
— Что еще? — спросил Гвидонов. — Не торопитесь, подумайте.
Сторож думал-думал, и сказал:
— Больше ничего.
— Как они исчезли? — спросил Гвидонов.
— Хорошо исчезли, сразу, — кивнул китаец. — У нас дорога из Омбы идет среди валунов. Так они зашли за один, и уже оттуда не вышли. Ваши собаку пускали, порошком каким-то посыпали, приборы пробовали, которые с собой привезли. Ничего не нашли, ни их, ни их следов.
— Вы при этом присутствовали?
Китаец взглянул на Гвидонова и ответил:
— Обижаете, начальник.
— Нет, — улыбнулся ему Гвидонов. — Просто, никогда еще не видел ни одного чуда, и в чудеса не верю. По-вашему же выходит, что произошло чудо, самое настоящее. И вы — свидетель.
— Да, свидетель, — согласился китаец.
— Ни приборы, ни собака, ни порошок?
— Да.
— Но тогда можно предположить, что их за той скалой вообще не было. Ведь так?
— Я сам видел, как они шли, и потом за нее зашли, — упрямо сказал китаец.
— Я — верю, — сказал Гвидонов. — Вы видели, но там никаких следов. Как это можно еще объяснить?
— Не знаю, — сказал китаец.
— Могли они заметить, что вы за ними наблюдаете?
— Я — старался.
Он старался. Со своим морским биноклем и спутниковым телефоном изображал сыщика. Изо-всех сил. Как мог.
Но никогда не жил по четыреста лет, не бродил, словно по дому, по непроницаемой темноте черных подземелий, и никогда не отделялся душой, чтобы посещать страну умерших. Или еще не родившихся.
Что случается с психикой людей, верящих в подобные путешествия?
Как эта психика, в случае необходимости, может воздействовать на сознание других людей, — прирожденных домоседов?
Когда обладатели подобной психики вдруг замечают ничем не спровоцированный к себе интерес?
