— Есть проблема, — сказал Гвидонов. — Вы извините, я вас дергаю по пустякам.
— Я разрешил, — отозвался Чурил ровно. — Кроме этого, мне самому интересно, — следить за твоей логикой. Вернее, ее перескоками. В надежде прочитать достойный детективный роман.
Ему все роман, что он там не читает…
— Сторож, — сказал Гвидонов. — С ним что-то не так.
— Что не так? — спросил Чурил.
Таким тоном, будто уже замочил его.
— Нет, — сказал Гвидонов. — Все нормально, он хороший сторож… Дело в другом. Нам нужен специалист, самый лучший психотерапевт…
— Он что, тронулся головой?
— Нет… Но, может быть, его тронули. Проверить нужно обязательно. Я думаю, он мог видеть того, вернее тех, которых там не было. Нечто типа внушения: идти за призраками, пока они не растворятся. Поэтому за той скалой ничего не нашли, что туда никто и никогда не заходил…
В трубке воцарилось молчание, потом Чурил сказал:
— Логично… Но это меняет всю ситуацию.
— В частностях, да.
— Говорил, — сухой рационалист. В буддизм еле-еле поверил… А тут такое выдать.
Гвидонов так понял, Чурил изволили пошутить.
— Это и есть, — рационализм. Что же это еще?
— Тогда я думаю, что начался полный бред.
— Я так не считаю, — сказал Гвидонов. — Проверить нужно довольно срочно. Чтобы не топтаться на месте.
— Я и сам как на иголках, — задумчиво отозвался Чурил.
В Пекин они прилетели второго марта. В Пекине была весна.
Весна, весна, без конца и без края, — она неумолимо катилась по планете. После зимы, — не пригодной для человеческой жизни.
Гвидонов, сходя на аэродроме по трапу, вдохнул запах прелой земли, освободившейся от беспросветной спячки, и теперь желающей, чтобы в нее что-нибудь посадили. Вдохнул запах этой земли, и зеленеющей кругом травы.
Все вокруг стало как-то по-другому. Словно он остановил на секунду свой извечный бег марафонца, остановился и подумал: Зачем?
Зачем он куда-то все время бежит… Бежит, спешит, мчится, крадется, ползет, двигается. Куда-то и зачем-то. Всегда.
Особенно, когда вокруг одни китайцы. Они говорили на китайском, вели себя, как китайцы, и все вокруг: землю, траву, самолеты, дома, весну — делали немного китайскими, с чуждыми заботами и целями.
— Ты никогда не ела лягушек? — спросил он Мэри.
— Нет, — ответила она. — Это национальное французское блюдо. И это очень дорого.
— Это национальное китайское блюдо, — сказал Гвидонов. — И нам с тобой все по карману…
Весь вечер и половину ночи они ели лягушек… Поедание лягушек, — это красивый и долгий процесс. Когда кругом горят бумажные китайские фонарики, вокруг, — ни одного русского слова, все как-то торжественно, по-азиатски красиво и чинно.
Когда деревянный стол, — тяжел, стулья, — крепки, а шаги проходящих рядом, почти не слышны из- за чуть вытершейся зеленой ковровой дорожки. И разговор тех, кто проходит по своим делам, негромок и вежлив.
Гвидонов и Мэри сидели напротив друг друга за прочным китайским столом, накрытым старомодной белой скатертью, на котором, кроме еды, горел один из бумажных фонариков, внутри которого была свечка, и стоял букет с самыми настоящими тюльпанами.
Когда сидишь напротив друг друга, когда впереди долгий неторопливый вечер, приятно думать о чем-нибудь необязательном. Приятно, и можно себе это позволить, раз никуда не торопишься, а нужно получать удовольствие.
— О чем ты думаешь? — спросила Гвидонова Мэри.
— Я размышляю над одной буддийской историей, — сказал ей Гвидонов. — Никак не могу ее понять. Может быть, ты мне поможешь?
— Попробую, — с удовольствием согласилась Мэри.
— Это притча, — сказал Гвидонов. — Я прочитал ее в какой-то книжке, сначала забыл, а потом начал вспоминать. Чем дальше, тем чаще… А вот сейчас сижу, и думаю только о ней.
— Ты много читаешь, — с уважением сказала Мэри. — Я никак не ожидала, что ты так много читаешь, и такие умные книги.
Гвидонов рассмеялся:
— Это от необходимости. Обычно, я вообще ничего не читаю, кроме газет. Но и их в последние годы стал читать мало.
— Это неправда, — строго сказала Мэри и посмотрела на него, который на себя наговаривает.
— Ну так послушай, — сказал Гвидонов. — Ищущий приходит к обладающему и говорит… Ты не поймешь так, нужно кое что объяснить. В буддизме есть ученик и учитель. Везде есть ученик и учитель, не только в буддизме. В христианстве или исламе. И не только в религии. Везде… Везде учитель учит ученика, на то один из них ученик, а другой учитель, чтобы один учил другого.
Мэри внимательно смотрела в глаза Гвидонову, кивнув, улыбнулась ему и сделала маленький глоток из вытянутого каплей вверх фужера с вином. Где оно, расплавленным золотом колыхалось где-то на дне.
— Но книга была перевод с китайского, там была сноска, что европейское понятие ученик и учитель, в Китае, и вообще в странах буддизма, имеет несколько иной смысл. Как бы, — ищущий знания и обладающий знанием.
Ищущий знания, это не школьник, не послушник, не школяр, а человек, которых сознательно пришел к необходимости для себя узнать нечто сокровенное, которое в конечном итоге, объяснит ему многое о себе. То есть, я так понимаю, что это человек, у которого что-то болит, он не смог самостоятельно найти объяснения этой боли внутри себя, вот и пришел к учителю, который этим объяснением владеет. Учитель же, то есть, — обладающий знанием, — человек, который видит для себя, кроме дальнейшего просветления, другой основной задачей, передачу этого знания, тем, кто его жаждет, — и изо-всех сил стремится передать.
— Чувствуется, ты человек, хорошо знакомый с языком канцелярских документов.
— Ты понимаешь, о чем я говорю? — спросил ее Гвидонов.
— Пока, да, — ответила Мэри.
— Так вот: ищущий знания приходит к обладающему знанием и говорит: «Я не знаю»… Обладающий знанием, отвечает ему: «Да, ты не знаешь».
И Гвидонов принялся за очередную лягушку, которые ему очень понравились, и он искренне недоумевал, почему на его исторической родине, где этих лягушек тьма тьмущая, никто их не жарит.
— Это все? — через какое-то время спросила Мэри.
— Да, — кивнул Гвидонов.
Мэри задумалась, поковырялась в своей тарелке вилкой, потом отпила еще четверть глотка золотистого вина, и ответила:
— Я не понимаю… То есть, я понимаю, что один человек подходит к другому и говорит: Я не знаю… А тот отвечает ему: Да, ты не знаешь… Но это, учитель, который знает, и ученик… Я не понимаю этого.
Она снова поднесла к губам фужер, а потом спросила:
— Это притча? В ней есть какой-то смысл?
Гвидонов улыбнулся ей, и сказал:
— Во всем есть смысл… Может быть, есть смысл и в этом.
— Я горжусь тобой, — сказала Гвидонову Мэри. — Ты — такой умный.
