— Конечно, — согласился Гвидонов.
— Объясни мне, — сказала Мэри, — я тоже не совсем понимаю. Почему ты утащил меня сюда?.. Там, в Шереметьево?.. Мы с тобой виделись-то всего один раз, и как-то нехорошо расстались. Меня поразила тогда твоя душевная черствость. И ты — не обратил на меня внимания.
— Почему? — переспросил Гвидонов.
— Да, почему? — сказала, довольно требовательно, Мэри.
Гвидонов вспомнил, какое облегчение он испытывал тогда, когда их машина подъехала к Шереметьеву, и когда он нашел выход, из того беспредельно страха, который нагнал на него Чурил… Он уже чувствовал приятную стеклянную теплоту ампулы, зашитой в воротник любимой голубой рубашки, ее завораживающую выпуклость, наполненность. Ее окончательную спасительность.
То, — как Мэри узнала его. И — обрадовалась.
— Да, ты не знаешь… — сказал он ей медленно, и неожиданно для самого себя.
— Я — счастлива, — сказала Мэри. — Именно так, я представляла себе счастье… Ты вообразить себе не можешь, как я счастлива.
Только подумай, — у меня есть мужчина, который мне нравится, у него редкая уважаемая в обществе профессия. Мы — богаты, можем позволить себе путешествовать по миру. Я даже работаю, и получаю ни за что большие деньги.
Я — свободна. Мне тридцать два года, на меня еще с интересом смотрят мужчины. Но нравится мне только один. Хочешь, я скажу тебе, кто?..
Напилась она где-то к двум часам ночи. Незаметно, с каждым новым глотком коварного китайского вина становясь все раскованней и раскованней.
Пресловутая английская сдержанность покинула ее в какой-то незаметный момент, и больше не возвращалась.
Мэри очень шло быть пьяной. Она стала — сплошное очарование.
— Сейчас я схожу в туалет, — погрозила она пальцем Гвидонову, — но ты никуда не уходи. Будь здесь. Я скоро приду.
— Тебя проводить? — спросил он.
— Меня? — переспросила она удивленно. — Меня не нужно провожать в туалет. Я пойду сама.
В туалет она ходила раза три, и с каждым разом задерживалась в нем все больше и больше.
Самое забавное, Гвидонову все это нравилось. Он, чтобы быть с Мэри на равных, пока ее не было, заказал бутылку водки, и начал пить в одиночестве, наблюдая внутри себя, достаточная ли хмельная волна приходит к нему.
К сожалению, годы тренировок давали знать свое, он никак не мог опьянеть до нужной степени. Чтобы они с Мэри стали окончательно понимать друг друга.
— Сейчас мы с тобой выпьем, — сказала она. — За нашу дружбу. Переходящую в любовь… Заметь, как тонко я тебе намекнула: переходящую в любовь… Это значит, что я хочу спать. Спать не просто так, а спать по-другому. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— С трудом, — ответил ей Гвидонов.
— Это значит, я хочу спать с тобой. И это — будет достойное завершение нашего вечера счастья… Я совсем пьяная — это закономерно. Закономерно, говорю я тебе, Володя. Потому что я совсем пьяная… Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?
Гвидонову было стыдно, что он трезвее ее. Но он ничего не мог поделать со своим организмом. Тот доходил, как всегда, до определенной степени опьянения, и дальше не желал идти. Останавливался на одном месте…
Приятно вести домой пьяную в лоскуты женщину. Если она тебе нравится.
В этом есть какое-то неиспытанное утонченное извращение.
Какой-то запредельный шарм.
Какая-то вершина…
Они очень торопились. Как дети. Торопились дойти до гостиницы. Потом торопились, и ждали лифта, потом он так медленно ехал. Потом они торопились дойти до дверей номера и открыть дверь.
Они зажгли свет.
— Наконец-то мы дома! — воскликнула Мэри. — Где же наша постель!.. Иди же сюда.
Они упали на эту постель, — и тут же заснули. Даже забыв раздеться. Не говоря уже о том, чтобы потушить свет. В обеих комнатах, ванной и в туалете.
Гвидонов даже не успел снять ботинки.
Такой позор.
В Кызыле весной и не пахло.
На даче, где они жили перед поездкой в Китай, все оставалось по-прежнему. Даже вещи, которые Мэри и Гвидонов оставили здесь, лежали на тех же местах.
Но пыли нигде не было, кактусы и фикусы были политы, холодильник был полон, и дорожки в саду аккуратно подметены.
— Долго мы здесь будем? — спросила Мэри. — Надоел снег. Он какой-то белый, все в одном цвете, это приедается.
— Не знаю, — сказал Гвидонов. — Побудем еще.
Нужно было ждать результатов анализов мумий, заключения психотерапевта, отчет о тайниках монастыря, и свершения торговой сделки, на тайном аукционе в Пекине.
Много чего нужно было ждать, без чего двигаться куда-то не имело смысла.
Можно было слетать к лягушатникам, поговорить с ними, для очистки совести, — но Гвидонов откладывал этот момент до последнего.
Нужно было, — но что-то восставало в нем против этой поездки, что-то внутри него протестовало, да так, что противно было думать об этом.
По любому плану, это нужно было сделать в первую очередь. Он, когда летел сюда из Москвы, и предполагал, что именно с этого необходимо начать.
Но оттягивал день за днем поездку туда, на те болота, изобретал всевозможные предлоги, хватался за какие-то книги, которые нужно было изучать, — хотя подозревал, что никаких книг вообще изучать ему не нужно, — чувствовал боль в ноге, стоило ему подумать, что пора, нужно катить к браконьерам.
Так оттягивал, оттягивал, пока не собрался в Китай…
А теперь снова потянуло откладывать. Но был уже хороший предлог, — ничего не делать. Ждать результатов различных экспертиз.
Нашел за какую стенку спрятаться.
И доволен этим.
— Хорошо бы, если бы дело позвало тебя куда-нибудь в район Австралии, — сказал Мэри. — Там сейчас лето, очень теплое и приятное море.
— Кто тебе сказал, что ты англичанка? — спросил Гвидонов. — Ты думаешь на каком языке, на русском или английском?
— Я могу думать на русском, и на английском. Как захочу.
— Менталитет у тебя подлинно русский, — во всю использовать служебное положение для собственного блага.
— Можно подумать, ты меня обвиняешь, — сказала Мэри.
— Я не удивлен. Немного шокирован.
— Ты разговариваешь со мной, как с неумной девочкой… Ты хочешь показать мне место, где я должна стыдиться… Так вот, — мне не стыдно. За то, что я хочу в Австралию. Искупаться в море.
Ей на самом деле, надоела зима…
С ней что-то нужно было делать…
Может быть, это помешательство? Просто, чисто медицинское отклонение психики, когда человек перестает адекватно воспринимать окружающее? Ничего больше, кроме этого, — помешательство лежит в основе любой религиозной философии? Когда отделают душу от тела, чтобы посетить обитель умерших. И тем более, — еще не родившихся.
Если как следует нажраться, и пить не один день, то можно допиться до чертиков.
