Гвидонов помнил, как разговаривал с капитаном Юрьевым из соседнего отдела, который после недельного запоя вышел на работу.
— Где-то на третий день появились, — рассказал ему Юрьев. — Я шел домой, был в подъезде, и полез за ключами от квартиры, в карман. И тут один из них сел мне на плечо.
— Черт?
— Натуральный черт, но только не зеленый. Но — противный… Я поэтому начал сгонять его с плеча.
— Он на плечо сел?
— Конечно, на плечо. Подлец.
— Согнал?
— Куда там. Знаешь, как я испугался. Так все неожиданно… Смотрю, уже второй по плечу лезет. Сзади старушка шла. Я ей: гоните, гоните… Руками машу. С ней, — чуть ли не истерика.
— С ней-то почему?
— Так нет же никого. То есть, она моих чертей не видит… Смотрит, мужик, руками машет, кого-то сгоняет, а никого нет.
— Так их не было?
— Ты что, брат, дурак?.. Конечно, нет. Это же — иллюзия… Когда понимаешь, что это иллюзия, их — нет. Когда забываешь об этом, — они появляются… Так и приходилось себя все время контролировать… Как прискачут, так сразу, когда первый испуг продет, стараешься понимать, что никаких чертей в природе не существуют, что это всего лишь реакция на алкоголь. Своеобразная… Тогда они начинают блекнуть, ну словно на глазах становятся прозрачными и пропадают… Только сидишь, а руки у тебя трясутся. И хочется принять еще. Ну, принимаешь… Но стоит чуть отвлечься, как они прибегают снова. Засранцы. Попробуй, когда бухой, все время держать себя под контролем? Ни шиша все время не получается. Так с ними и приходится жить. Такая мерзость!
— Но ты хоть к ним привык? Ко всему же привыкаешь.
— К ним не привыкнешь. Во-первых, их становится все больше, а во-вторых, они начинают наглеть…
Может быть, это больные люди, страдающие боязнью открытого пространства. Или — боязнь открытого пространства, это один из симптомов их болезни. Тогда — тишина и темнота подземелий, — среда их обитания, и лекарство от их болезни, которое позволяет им поддерживать себя в приличной физической форме.
Тогда все остальное, их внутренний мир, может принимать любые болезненные очертания. Если у них нарушения в мозгу. И их философия, — философия больного, воспаленного этой болезнью, воображения.
Но из чего следует, что он знает их философию? Из чего следует, что их философия, это философия буддизма, — на которую он угрохал за последние два месяца столько времени? Из чего следует что у них вообще есть философия, — и именно их философия ведет их по жизни, ставя перед ними различные конкретные цели?
Не из чего…
Если они — учителя. Эти — махатмы. То у них должны быть ученики.
Но монастырь пустой. Не один десяток лет.
Про новый набор там ничего не знают…
Гвидонов умел ждать. Он многое чего умел по жизни, и еще больше не умел… Но ждать он умел, — нужно отдать ему должное.
Он знал, — когда становится бесполезно колотиться головой о кирпич, нужно просто отойти, и какое-то время не прикасаться к нему.
Чтобы не ушибиться.
А к лягушатникам он не поехал. Не хотел и все, — хоть топором его чеши.
Ждать, ждать и еще ждать… Был бы жив его великий теска, он бы произнес и эти слова.
— Володя, — сказала ему Мэри, — ты не будешь возражать, если я перевешу твои рубашки и брюки в шкаф. Там они будут меньше пылиться.
Гвидонов ничего не ответил, только посмотрел на нее.
Возвращаясь из своего далека.
К этому зеленому чертику.
Которого нет в реальности, и быть не может.
Или определить ее на работу, чтобы она не торчала целыми днями дома, или он когда-нибудь повесится… Если не сейчас…
Потому что, это — невозможно вынести! Такой бесцеремонности!
Глава Четвертая
«Если ты любишь Меня, — ты веришь Мне.
Сейчас Меня нет с тобой, но Мы с Отцом подарили тебе надежду, которая вместе с тобой всегда: дыхание Истины — Совесть.
Мир не принимает Ее, потому что не способен ни почувствовать Ее, ни понять.
Ты же знаешь Ее, — потому что Она с тобой, и в тебе…
Я не оставил тебя сиротой, — Я вернусь к тебе.
Сейчас же с тобой дыхание вечной жизни, которое пришло к тебе от Отца, — Совесть.
Она, — будет утверждать обо Мне…
Истину говорю тебе: лучше, если Меня не будет с тобой, — тогда твоя Совесть поведет тебя.
Она позволит тебе отличить в этом мире зло от добра, — и осудить его.
Зло, — плод, не верящих в Меня.
Правда в том, что Я — вместе с Отцом Моим. Нет Меня среди мира.
Осуждение в том, — что хозяева этого мира — обречены»
Рожать лучше в Лондоне.
Тем более, англичанке.
Не нужно рожать в Кызыле. Тем более, что Гвидонов, иногда выбираясь в город, видел, — кто от таких родов получается.
Когда, то и дело, встречал пустые глаза идущих навстречу людей.
Раньше были водка и анаша.
Теперь, — пошли тяжелые, убийственные вещи.
Третьесортный, из отбросов производства, героин. Такой же кокаин. И то, что здесь называли опиумом, — коричневое, попахивающее навозом дерьмо. От регулярного употребления которого, человек превращался в животное уже через месяц. С этого мгновенья до гробовой доски его отделяло от трех до десяти лет. В зависимости от природного состояния здоровья.
На углах улиц околачивались невзрачные, поплевывающие семечками, продавцы. Нужно было лишь отдать им деньги, — и такой благодетель кивнет тебе на пустую сигаретную пачку в канаве. Ты схватишь ее жадно, — и в ней найдешь долгожданное, — дозу, завернутую в обрывочек местной прессы.
В которой, — а Гвидонов просмотрел годовую подписку, — ни слова не было о волне небывалого счастья, захлестнувшего город.
А все какие-то более важные вещи…
Как-то получалось, что вместо того, чтобы пользоваться днями досуга и изучать тонкости буддизма, Гвидонов все чаще захлопывал очередной пыльный талмуд, и смотрел куда-то, не видя, перед собой.
