интересно, как ты познакомился с Машей.
— На станции, — говорил я. — На железнодорожной станции. У меня было два рубля или три. Билет стоил на рубль дороже. Мне не хватало одного рубля… А она не могла дотащить до электрички свой велосипед. Я ей потащил велосипед, она за это дала мне недостающий рубль… Так, кажется, было.
И опять начинал проваливаться в сон. На этот раз непреодолимей, чем в предыдущий.
— Не спи, — говорила мне Гера. — А скажи-ка мне: она красивая, на нее другие мужчины обращают внимание? Она красивее меня?
Пусть, пусть дите позабавится, ей это можно.
— Я тогда не понял, — отвечал я, — она измазала себя грязью. Ничего разглядеть было нельзя.
— Как? — не поняла Гера. — Зачем?
— Чтобы, во-первых, ее не нашли, потому что она сбежала из дома. Во-вторых, чтобы к ней не приставали мужики. Они к ней всегда пристают.
— Интересно… — сказала Гера. — Другие, наоборот, — красятся, макияж наводят, а она — грязью.
— Да, — сказал я, уже не в силах дальше разговаривать. — Я сейчас буду спать, ты извини, Гера. Я уже сплю… А Маша, я думаю, станет твоей подругой. По крайней мере, я так хочу.
— Интересно, — заглянула мне в сонные глаза Гера. — Как ты себе это представляешь?.. Это же ненормально. Потом, если ты ее будешь продолжать любить, — я начну ее ненавидеть. Если разлюбишь, — я буду торжествовать… Какая может быть дружба между девушками, когда мужик у них один. Ты что-то не то говоришь.
— То… — еле выговорил я. — Самое то…
— Если она мне глаза не выцарапает, то я уж ей выцарапаю, — точно… Это ты должен выбирать. Или она или я… Но лучше, — я.
— Не хочу выбирать, — сказал я, окончательно засыпая. — И не буду. Все будет хорошо. Та прекрасна, — как жизнь… Но дело в том, что Маша тоже прекрасна.
— Я — твоя женщина, — сказала гордо Гера. — А она, — никто. Недостижимый идеал. У нее даже не хватило ума соблазнить тебя.
— Перестань, — услышал я себя из какого-то далека. — Когда ты ее увидишь, она понравится тебе. Ты не побежишь к Маше со своими ногтями. А влюбишься в нее.
— Чего? — услышал я остатками сознания изумление Геры.
Но больше уже ничего не услышал. Потому что спал.
Она спасла меня. Спасла… Я вернулся куда-то обратно, куда не должен был вернуться.
Из тьмы.
Все на свете было хорошо. Поэтому. И — замечательно.
Глава Третья
«Ты — Мой… Знай, ты приходишь в мир, как ягненок в стаю волков.
Будь же осторожен, как змея, и чист, как голубь.
Остерегайся толпы. Эта она потащит тебя на судилище, к имеющим власть, и будет избивать тебя в храмах.
Но и перед властителями и священниками, для которых нет единого Бога, ты — свидетельство Мое»
— От древности всегда остаются развалины, — сказала Мэри. — Архитектура, это то, что больше всего может прожить в веках. В архитектуре заключается подлинный аристократизм, избранность… Именно, поэтому. Потому что она сохраняется во времени дольше всего.
— Не понял, — отозвался Гвидонов.
— Вы, в России, мало обращаете внимания на архитектуру. Потому что всегда боролись с богатыми… Вся российская история — это сражение с капиталом, за общечеловеческую справедливость. Поэтому, только у вас и победила мировая революция… Но вы недостаточно внимания уделяли архитектуре. Потому что, это очень дорого.
— Я не понял, что такое аристократизм? — сказал Гвидонов. — Это, когда есть рабы и есть избранные, которые у первых все отняли, да еще и заставляют пахать на себя? И строят, поэтому себе дворцы? На чужих костях? Потом наряжаются и устраивают балы… Жрут и спят в своих дворцах… Потом дадут кому-нибудь копейку, милостыню, — и пыжатся от гордости за себя, что они такие добрые?
— Вот, — обреченно сказала Мэри. — Ты — типичный коммунист. Именно таким я себе представляла типичного коммуниста. Который даже разговор о древней архитектуре сведет к проблеме общесоциальной справедливости… Только непонятно, почему же тогда вас разогнали, если вы такие хорошие?
Гвидонов хотел вспылить, потому что не умел разговаривать с женщинами. У них все получается шиворот навыворот. Даже у самых хороших.
Но сдержался.
Потому что утром Мэри сказала ему, — что беременна.
Он брился в ванной комнате, впереди был день, и он думал над его планом.
Даже не понял сначала значения ее слов.
— Владимир, — сказала Мэри, откуда-то из-за спины. — Я не хотела говорить тебе раньше, потому что не была до конца уверена… У нас будет ребенок.
Не могло содержаться в реальном мире такой информации. Из разряда утопий… Это то же самое, что сказать ему: у нас во дворе приземлилась летающая тарелка, и на нее можно взглянуть. При желании… Достаточно отдернуть занавеску.
Такого не могло произойти. Потому что это — полная фантастика.
Гвидонов повернулся, лицо его окаменело, словно он, за одно мгновенье, на несколько лет постарел.
— Да, — сказала Мэри.
— Когда? — спросил он.
— Через семь с половиной месяцев.
— Ты уверена?
— Ты — типичный мужчина, — осуждающе сказала Мэри, — который должен быть во всем уверен.
— Я понимаю… — сказал Гвидонов, судорожно пытаясь освоиться в новой ситуации. — Мальчик или девочка?.. Да, рано… С какого месяца можно определить пол ребенка?
— После третьего.
— Тебе нельзя поднимать тяжестей… Тебя тянет на соленое?
— Ты — типичный холостяк, — сказала Мэри. — Ты настолько растерялся, что даже не знаешь, что сказать.
— У меня есть кое-какие деньги, — сказал Гвидонов. — Нужно открыть на его имя счет в банке, лучше в Лондоне. На тот случай, если со мной что-нибудь случится.
Знание — сила.
Даже в том случае, когда не тянет уже узнавать ничего нового. И так, голова — палата.
В общем-то, все три месяца, которые они с Мэри находились на Дальнем Востоке, Гвидонов пробовал разбираться в буддизме.
Чем дальше пробовал, тем меньше в нем что-нибудь понимал.
Хорошо понимал только статью о буддизме в Большой Советской Энциклопедии. Ее писал в свое время толковый мужик, которому от этого буддизма было ни жарко, не холодно, — и он разделал его под
