Она была права.
Эта — девочка.
Запах — женщины.
Запах ее волос, светящихся во тьме, — наигрывание равнодушного сверчка. Невдалеке.
Тепло ее прохладных ног рядом.
— Это — невозможно, — сказал я тихо.
— Почему? — невинно спросила она.
— Я — зверь.
— Дядя Миша, бедненький, вы просто врете… — она нагнулась, потянулась ко мне, обняла, и прижалась изо-всех сил. Стала шептать мне на ухо, так чтобы никто, кроме меня, ее не услышал, даже сверчок. — Я все знаю. Про вас… Вы — один. На целой земле. Никого у вас нет. Кроме меня… Вы — сильный. Вы самый сильный. Никого нет сильнее вас…. Вы боретесь с собой. Мне вас так жалко.
Вы самый нежный на земле. Я ждала вас всю жизнь. Вы понимаете?.. Я не шучу. Я ждала вас.
Я верю в судьбу. Она — есть… У каждого — своя. В моей, самое лучшее, что там находится, — встреча с вами. Я это поняла сегодня.
Я потом уйду, если вы захотите. Вернусь в Александров… Как скажите… Но вы не захотите.
Я жила — для этой ночи… Родилась, воспитывалась в детском доме, потом сдавала экзамены, переселилась в институт. У меня были подружки и друзья. И много знакомых… И все — для этой ночи. Для того, чтобы сидеть вот так сейчас с вами, и болтать вам на ухо всякие глупости…
Это не глупости. Я хочу, чтобы вы стали моим мужчиной. Я хочу, чтобы вы были во мне. И там началась жизнь… Самое загадочное, самое восхитительное из всего, что происходит на свете с женщиной.
Вы же — мужчина. Вы меня хотите. Я вижу… Я всегда это вижу.
Дядя Миша, поцелуйте меня.
— Ты хоть понимаешь, какую ерунду городишь, — сказал я.
Но обнимал ее, — не дружески. Я чувствовал теплую хрупкость спины Геры, ее волосы касались моих ноздрей, — от этого дыхание мое стало чаще. Я почти потерял голову.
— Ничего не нужно говорить, — шептала Гера. — Поцелуйте меня…
Тогда она стала единственной моей женщиной, которую и я хотел, — всю жизнь. Ради которой рос, делал глупости, и, в конце концов, оказался здесь. Рядом с ней.
Единственной.
Тело которой мерцало в темноте лунный светом. Потому что та Луна, которой не стало на небе, — сошла сюда.
Молчаливые губы ее были горячи, но тело — прохладно.
— Какого цвета у тебя глаза?
— Голубые. Вы разве не помните…
Грудь ее была холодна, как дыхание зимы. Живот, когда я коснулся его, — испугался меня.
— Ты вся дрожишь, — сказал я.
— Я — боюсь, — ответила Гера.
— Бедная девочка, — сказал я. — Меня не нужно бояться.
— Я знаю, — согласилась она, — но ничего не могу с собой поделать. Я так устроена. Мне — страшно.
— Тогда возвращайся на свой чердак, — улыбнулся я в темноте. — Там тебя никто не тронет.
Она никак не отпускала мою шею, чтобы я мог прогнать ее.
— Вы, дядя Миша, колючий… Могли бы и побриться для такого случая.
Я поцеловал ее в уголки губ, и сказал:
— Я тебя ждал всю жизнь. Ты мне веришь?
— Да, — сказала она.
— Ради тебя я пришел сюда.
— Да, — сказала она.
— Я хочу, чтобы когда-нибудь у нас был сын.
— Да, — сказала она. — Как ты захочешь.
— Ты назвала меня на «ты».
— Да, — сказала она.
Грудь ее по-прежнему была холодна, живот — боялся меня, а ноги крепко сжаты. Хотя она и прижималась всем телом ко мне. Я никак не мог ее согреть.
В доме было душно и жарко.
И тихо.
— Ты — дрожишь, — сказал я.
— Да, — сказала Гера, — ты такой горячий.
Мне понравилось, как она говорила мне «ты», так мне еще никто и никогда не говорил. Ее «ты», было как «я». Как-будто между ними не было никакой разницы.
— У тебя было много женщин? — спросила Гера.
— Никого.
— Я тебе верю.
Я прикоснулся к ее груди. Гера сделала попытку убрать мою руку, но я поцеловал ее.
— Она — моя, — сказал я ей.
— Как ты захочешь, — ответила она мне.
Основной инстинкт шевелил мои раздувшиеся ноздри. Я рычал от нетерпения и скулил одновременно.
Я — зверь, добравшийся наконец-то до самки.
Запах самки, прикосновение к ее начинавшему становиться влажным телу, — бесили меня, возбуждали, ослепляли мой мозг.
Извечная игра, когда лучшая самка достается победителю. Не тем, дрыхнущим по разным углам заброшенной деревни шавкам, не бобикам, изображавшим моих помощников, — мне.
Никто из них не пожелал схватиться со мной из-за нее. Таков страх, — который я внушаю. Таков ужас, — который они испытывают при виде меня.
Такова моя власть над ними…
Лучшая самка, — достается победителю. Таков закон.
От дня, когда я появился на свет, до этой минуты, — таков закон.
Победитель, — я…
Я возьму ее, эту невинную, но хитрую самочку, доставшуюся мне в награду, я выпью ее до дна, до последней капли ее крови. Я дам ей жизнь, о которой она просит, — во мне много, много всяких жизней. Во мне кишат разные жизни, которые требуют выхода, — меня переполняют жизни, они распирают меня.
Я продолжусь в ней, и в тысяче других самок, — которые будут доставаться мне, — победителю.
А я буду, буду побеждать, — пока иду твердо по земле, пока зорок глаз, решительна рука, пока нет жалости, и трезв расчет.
То есть, всегда…
О, ее лицемерная игра в невинность, — это так возбуждает.
Она знает, что делает, знает, как поступать с настоящим мужчиной. Знает, как завести его, как погорячить его кровь, знает меру, знает, на чьей стороне будет победа, и на этот раз, и знает, как стать частью ее, этой победы, чтобы извлечь из нее пользу для себя.
Она все знает…
Я рычал, этак, не грозно, — нависнув над ней. Противоположным полом… И чувствовал, что нетерпение все больше охватывает меня.
Хватит, детка, поиграли, порезвились на просторе. Провели необходимый ритуал. Ну и достаточно.
Я — твой царь. Мужчина. Пора и тебе — познать мою власть…
— Дядя Миша, дядя Миша, что с вами?
