проходили через Айка Блума и Солли Фрайдмана. По ее словам, владельцев борделей вынуждали страховаться в компании, принадлежавшей Джону Банщику; все спиртное их обязывали покупать у Фрайберга, где половина бизнеса принадлежала, по слухам, Кафлину; а для закупки продуктов им предлагалось на выбор аж четыре бакалейные лавки. К концу их сорокалетнего правления Прибрежным районом и Первым округом Кафлин и Кенна подвергались обвинениям во взяточничестве со страниц практически всех чикагских газет и всех реформаторских организаций, которые только действовали с 1894 года. Но до суда ни одно обвинение так и не дошло, возможно, по той причине, что олдермены в основном соблюдали совет, который Кафлину дал Уильям Мейсон, бывший некоторое время представителем штата Иллинойс, а впоследствии – сенатором Соединенных Штатов. Мейсон наказывал Джону Банщику держаться за «мелюзгу» и не трогать «крупняк». Того, что платила «мелюзга», Кафлину хватило для того, чтобы купить шестьдесят скаковых лошадей и поместье в Колорадо, где он разместил свой частный зоопарк.
Джон Банщик был наиболее заметным членом союза Кафлин – Кенна, но большую часть мозговой работы выполнял второй. Кафлин впервые был избран олдерменом в 1892 году, но влияния у него было немного, пока Кенна не был тоже избран членом городского совета в 1897 году. Именно Кенна установил стандартную цену в пятьдесят центов за голос и выдвинул идею создания Демократического клуба Первого округа, членом которого автоматически становился каждый, кто имел право голоса, сразу же, как получал идентификационную карту. С помощью этой организации эта пара политических негодяев и управляла Первым округом с 1897 года вплоть до смерти Кафлина в 1938 году[23] .
Ежегодный бал в клубе Первого округа, с помощью которого Кафлин и Кенна прибавляли к фонду своей предвыборной кампании от двадцати пяти до пятидесяти тысяч долларов, проводился в Чикагском Колизее во время рождественских каникул. В отчете «Криминального обозрения Иллинойса» этот бал описывали как «ежегодную оргию преступного мира, проводимую олдерменом Майком Кенной и олдерменом Джоном Кафлином, хозяевами Первого округа, с целью сохранения власти над проститутками и преступниками Прибрежного района, необходимой им для политических целей и пополнения политических фондов». Каждая проститутка, каждый сутенер, каждый карманник, взломщик и грабитель должны были купить хотя бы один билет, а владельцы борделей, салунов и других подобного рода заведений обязаны были покупать целые пачки. Самые влиятельные мадам покупали ложи, где восседали в окружении своих куртизанок, попивая шампанское и общаясь с городскими чиновниками и выдающимися политиками. На танцевальной площадке толпились отбросы городского общества, все в масках, большинство – пьяные, а женщины были по большей части одеты в костюмы, которые газеты деликатно именовали «укороченными». Как писала в 1903 году «Рекорд геральд», «подонки изо всех кабаков Прибрежного района, вымогатели и бандиты рука об руку прохаживались с полицейскими, призванными охранять бриллианты бездельничающей публики».
Каждый год реформисты пытались сорвать бал, который Джон Банщик именовал «Большой гонкой», но на протяжении десятилетия бал проходил ежегодно. В 1908 году ректор, церковный староста и весь приход Благодатной епископальной церкви потребовали вмешательства Верховного суда, но суд счел, что происходящее – вне его юрисдикции. 13 декабря, за два дня до предполагаемого бала, в Колизее был произведен взрыв, все двухэтажное складское здание было уничтожено, а стекла в окнах вылетели в радиусе двух кварталов. Полиция заявила, что взрыв был произведен «фанатиками-реформистами». Бал же состоялся, как и планировалось, и Джон Банщик заявил журналистам, что это была «лучшая гонка изо всех, что мы когда-либо проводили». Но бывший там преподобный Мельбурн П. Бойнтон из баптистской церкви с Лексингтон-авеню назвал бал «невыразимо низким, вульгарным и аморальным». Большинство ему поверило. Бал 1908 года оказался последним. Когда Кафлин заявил, что планирует бал в 1909 году, ответом ему был такой шквал протестов, что мэр Фред Бассе отказался продлить его лицензию на торговлю спиртным. 13 декабря того же года Кафлин и Кенна дали в Колизее концерт оркестра Тони Фишера, но не пришло и трех тысяч человек, а на самом событии присутствовали двести полицейских, следивших за тем, чтобы не продавали спиртного. Поэтому, должно быть, это было самое скучное событие, которое когда-либо видел Прибрежный район. Ни в 1910 году, ни когда-либо позже попыток провести бал больше не повторялось.
13
Олдермена Кафлина прозвали Джоном Банщиком, потому что когда-то он работал в турецких банях банщиком; Кенну называли Прыщом, или, иногда, Малышом за небольшой рост. У Кенны не было никаких иллюзий по поводу политики; это был проницательный, прямой человек, всегда говоривший то, что думал, и никогда не отступавший от своего слова. Он никогда не оставлял сомнений по поводу своих мнений или планов. Джон Банщик же во многих отношениях был напыщенным болваном; он пытался скрывать свои политические цели за красивыми бессмысленными речами о демократии и правах рабочего человека. Он был помпезен, готов был на самую абсурдную выходку, лишь бы увидеть свое имя в газетах, и имел пристрастие к использованию громких слов, не придавая при этом никакого значения их смыслу. Однажды он заявил Картеру Харрисону, что тот точно будет переизбран на пост мэра по причине «честности, которая превращает любое ваше действие в карикатуру».
Что касается внешнего вида, Джон Банщик сам выглядел как карикатура. Как правило, он облачал свое грузное тело в длинный зеленый фрак и жилет из толстого плюша, под который в холода надевал два комплекта теплого нижнего белья – один из шерсти, а второй – хлопчатобумажный. В официальной обстановке он иногда одевался и в обычный костюм, но чаще являлся в диковинном наряде – шелковая шляпа, розовые перчатки, желтые ботинки, бутылочно-зеленого цвета куртка с «ласточкиным хвостом», лиловые штаны и жилет цвета сливок, сверкающий бриллиантовыми запонками и усыпанный розами и гвоздиками. Именно в таком наряде он и вел бал Первого округа. В 1899 году Джон Банщик написал стихотворение под названием «Дорогая ночь любви». Несмотря на сомнительную литературную ценность, эти стихи были положены на некоторое подобие музыки, и получившуюся песню исполнила в Чикагской опере, с некоторым трудом правда, Мэй де Coca, известная певица тех лет. Хор вторил ей:
Еще долго после этого газеты печатали стихотворные излияния типа «Ода банному водопроводу» или «Зачем озеро Мичиган вырыли таким широким?», автором которых являлся, предположительно, Джон Банщик. На самом же деле их писал Джон Келли из «Рекорд геральд», позже ставший журналистом «Трибюн», и именно его усилиями много лет еще обществу было над чем посмеяться.
Глава 9
ВОЙНА ПРОТИВ ПРИБРЕЖНОГО РАЙОНА
1
Самой драматической из всех кампаний против порочного района в первом десятилетии XX века было вторжение в Прибрежный район знаменитого английского евангелиста Цыгана Смита в ходе серии встреч возрожденцев осенью 1909 года. 15 октября Смит объявил о своем намерении повести в район красных фонарей «армию христиан» и принялся всерьез готовиться к этому мероприятию, несмотря на то что многие религиозные лидеры воспротивились этому, рассудив, что результат может быть плачевен. Генеральный суперинтендент полиции Лерой Т. Стюард в конце концов согласился выделить в сопровождение конную полицию, но, по его словам, лишь для того, чтобы предотвратить вспышку мятежа; он оценил план Смита как «вредоносный по природе своей» и способный принести Прибрежному району лишь еще большую известность. На это евангелист ответил, что он и рад будет, если известность района возрастет, ибо зло должно быть обнажено, чтобы быть повергнутым. Он оповестил все газеты и пригласил журналистов.
Вечером 18 октября Цыган Смит завершил проводимое им богослужение в арсенале Седьмого полка на углу Вентворт-авеню и Тридцать четвертой улицы, возбужденной молитвой о «божественной помощи против легионов зла». Затем, не сказав более ни слова, он медленно вышел по проходу на Вентворт-авеню. За ним двинулся и весь приход – мужчины, женщины и дети, многие из которых были в длинных черных балахонах, с незажженными факелами в руках. Перед Арсеналом вокруг евангелиста сомкнулся отряд конной полиции, и три духовых оркестра выстроились в шеренгу. Но сначала не было ни музыки, ни света, кроме мерцания уличных фонарей. Квартал за кварталом Смит и его сторонники шли вперед молча, тишину нарушали лишь гулкие удары барабана, тяжелая поступь шагов и случайные смешки со стороны толпы
