приехал в Союз по собственной инициативе, теперь — в тюрьме уже — я понял, что это было сумасшествие, преступление. Горько раскаиваюсь в нем. Я сделал несчастными не только себя, но и жену мою, брата. Теперь я понял, до чего неправилен был мой шаг, т. е. приезд в СССР по неверным данным[41] и сокрытие моего троцкистского прошлого» {169}.
На следующий день Ольберг пишет новое заявление: «Очень прошу вызвать меня сегодня к себе. Кроме других вопросов, я хочу назвать имена лиц, которые смогут подтвердить мою невиновность в инкриминируемом мне обвинении»{170}.
Однако чекистам удалось убедить Ольберга, что единственным способом спасти себя и арестованных одновременно с ним жену и брата является сотрудничество со следствием, а не попытки доказать свою никого не интересующую невиновность…
Две недели спустя следователи уже могли занести в протокол:
«Я был непосредственно связан с Троцким, с которым поддерживал регулярную связь, и с Львом Седовым, который давал мне лично ряд поручений организационного порядка, в частности по нелегальной связи с Советским Союзом. Я являлся эмиссаром Троцкого в Советском Союзе вплоть до моего ареста. С целью ведения в Советском Союзе троцкистской контрреволюционной работы и организации террористических актов над Сталиным, я нелегально приехал в СССР… Седов мне сказал прямо, что нужно начинать реальную подготовку убийства Сталина, что совершение теракта изменит в корне ситуацию, и члены ЦК ВКП(б) при первых же трудностях внутри- и внешнеполитического порядка призовут к руководству страны Троцкого»{171}.
Помимо Ольберга, на протяжении января-апреля 1936 года были арестованы и некоторые другие преподаватели Горьковского пединститута, как примыкавшие в прошлом к троцкистской оппозиции, так и не имевшие с ней ничего общего, а кроме того, директор института И. К. Федотов и несколько студентов. К концу апреля расследование «преступных замыслов» горьковских педагогов было практически завершено, и нарисованная под руководством чекистов картина выглядела так.
Получив от приехавшего В. П. Ольберга директиву Троцкого об организации покушения на Сталина, директор института И. К. Федотов, доцент того же института А. Х. Кантор и сам Ольберг выработали следующий план. В лаборатории института создаются метательные снаряды, начиненные взрывчаткой. Из протроцкистски настроенных преподавателей и студентов формируются две боевые группы, которые под видом делегации студентов-отличников направляются в Москву для участия в демонстрации 1 мая 1936 года. Работающие в Москве в педагогическом институте им. А. С. Бубнова сообщники устраивают дело так, чтобы прибывшей делегации, как гостям, была предоставлена возможность пройти на правом фланге колонны демонстрантов поближе к Мавзолею В. И. Ленна и стоящим на нем руководителям партии. При прохождении Мавзолея заговорщики забрасывают его привезенными с собой бомбами, уничтожая не только Сталина, но заодно и остальных членов Политбюро, а вторая группа для отвлечения внимания устраивает в это время стрельбу на другом конце Красной площади, давая возможность бомбистам скрыться с места преступления.
В подтверждение этой версии имелись и «вещественные доказательства». Посланная Г. Г. Ягодой в Горький опергруппа ГУГБ НКВД обнаружила в шкафу лаборатории и в мастерской пединститута пять «толстостенных чугунного литья крупных оболочек, в кулак величиной, с входными нарезными отверстиями [использовались в качестве учебных пособий на занятиях по физике], а также достаточное количество химикатов для изготовления взрывчатых веществ»{172}. Сообщая Ежову и Сталину об этих находках, Ягода указывал: «Экспертизой специалистов устанавливается, что при начинении оболочек взрывчатыми веществами бомбы представляют большую разрушительную силу»{173}.
Наряду с горьковским вариантом, чекисты в начале 1936 г. активно разрабатывали еще одно перспективное направление. В феврале, в рамках проводимой облавы на бывших оппозиционеров, в Москве были арестованы уполномоченный Главлита при издательстве Всесоюзной сельхозакадемии А. И. Шемелев, сотрудник журнала «Советская торговля» И. И. Трусов и некоторые другие бывшие троцкисты. Докладывая об этом Сталину, заместитель наркома внутренних дел СССР Г. Е. Прокофьев отметил, что у Трусова при обыске были обнаружены и изъяты некоторые документы Л. Д. Троцкого, относящиеся к 1927 году (несколько его рукописей, письма к нему его сторонников и т. д.). Разобраться с этим «архивом Троцкого» Сталин поручает Ежову, и ему же, как уже упоминалось, вменяется в обязанность вместе с чекистами участвовать в допросах арестованных.
Полученное Ежовым задание, на первый взгляд, подразумевало его участие лишь в допросах, имеющих отношение к найденному «архиву». Однако, в действительности, под контролем Ежова оказался весь ход дальнейшего масштабного расследования, вышедшего далеко за пределы первоначально обозначенных рамок, и в процессе этой работы ему удалось приобрести знания и навыки, весьма пригодившиеся на следующем этапе его карьеры.
Выясняя происхождение «архива», чекисты вышли на А. Н. Сафонову — бывшую жену одного из видных деятелей большевистской партии, а затем и троцкистской оппозиции И. Н. Смирнова. Сафонова и сама была известной троцкисткой, время от времени по этому поводу арестовывалась, и в 1932 году решила для лучшей сохранности передать имевшиеся у нее документы на хранение Трусову, где их и нашли.
Ее муж, И. Н. Смирнов, был тем человеком, которого вполне можно было представить в качестве руководителя «троцкистского центра в СССР». Правда, чекисты этой возможностью в свое время уже воспользовались, и по этой причине И. Н. Смирнов с апреля 1933 года находился в Суздальском политизоляторе, обвиненный в создании подпольной, широко разветвленной и глубоко законспирированной троцкистской организации, имеющей филиалы в различных городах страны, а также в Госплане, Наркомате тяжелой промышленности и других государственных учреждениях. Смирнов был приговорен тогда к пяти годам лишения свободы, остальные восемьдесят с лишним человек — к трем годам заключения или ссылки.
Но в конце концов, рассудили чекисты, ничто не мешает Смирнову руководить своими единомышленниками и из тюрьмы, особенно учитывая существующий в политизоляторах довольно либеральный режим содержания.
На то, чтобы добиться от арестованных троцкистов соответствующих показаний, ушло сравнительно немного времени, и к началу апреля 1936 года у чекистов уже имелись «признания» и о контактах за границей с сыном Троцкого, и о террористических намерениях в отношении Сталина, правда, сам Смирнов, в отличие от своих новых «сообщников», держался твердо и ни на какие серьезные уступки не шел. Кроме того, никак не удавалось совместить данное направление с горьковским (не было точек соприкосновения), и они продолжали существовать каждое само по себе, опровергая тем самым версию о едином центре.
Тем временем некоторые из арестованных, не вполне понимая, чего от них хотят, но желая угодить следователям (которые, впрочем, и сами не всегда понимали, чего от них хочет руководство), начали в своих показаниях упоминать о якобы существующем блоке между бывшими троцкистами и зиновьевцами, которые будто бы снова, как в 1927 г., объединились для совместной борьбы против лидеров партии. Руководящий центр этого мифического блока разными подследственными определялся по-разному, но чаще всего назывались фамилии: от зиновьевцев — Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и И. П. Бакаева, а от троцкистов — И. Н. Смирнова и С. В. Мрачковского. Это были отголоски тех разговоров, которые велись в 1932 г., когда, в результате начавшегося во многих регионах голода и связанных с ним антиправительственных выступлений, стали вполне очевидными последствия проводимого в стране политического курса, и появилась надежда, что, может быть, теперь, объединившись, удастся каким-нибудь образом избавиться от сталинской клики. Ничего конкретного в этом направлении сделано не было, тем более что в конце 1932-го — начале 1933 года Каменев и Зиновьев были отправлены в ссылку, а Смирнов и Мрачковский — в тюрьму. И вот теперь в следственных протоколах идея объединения оппозиции четырехлетней давности начала обретать новую жизнь, на этот раз виртуальную.
По мере того, как в круговорот следствия вовлекались все новые и новые люди, расширялась и тематика показаний. В конце мая 1936 г. от арестованных Управлением НКВД по Ленинградской области
