стульев, красные шторы и высокого мужчину с торчащими дыбом волосами – с этим мужчиной вы, судя по всему, решили провести весь остаток своей жизни. Представьте, как вы озираетесь в поисках своей сестры и видите, что ее нет.
Представьте профессиональное радушие присутствующих при этом государственных служащих. Представьте, что это бабки-повитухи, представьте их спокойные улыбки, не позволяющие тебе волноваться: они уже вдоволь навидались всего этого. Почему-то любезность незнакомых людей трогает больше всего. Тебе хочется прильнуть к толстушке в костюме цвета спелой сливы и попросить ее спасти тебя.
Представьте, что начинаются формальности, а потом врывается какая-то суматошная особа – это оказывается Флора, и ее вместе с Деллой заталкивают в задний ряд. Из-за их громкого шепота трудно сосредоточиться. И все же вам хочется обернуться, чтобы обняться с сестрой.
Потом представьте, что вы слышите, как регистратор спрашивает, не знает ли кто-либо каких-нибудь препятствий к заключению брака, потому что – да – это неотъемлемая часть гражданского ритуала, и представьте себе, как ваша лучшая подруга громко и отчетливо – но с восхитительным спокойствием – произносит:
– Такие препятствия есть!
Мы все оборачиваемся и изумленно смотрим на Деллу, которая простодушно встречает мой взгляд с другого конца зала и совершенно спокойно говорит:
– Можно тебя на пару слов?
Когда мы выходим, за спиной Дел появляется Флора, ее брови работают с повышенной нагрузкой, и они вдвоем утаскивают меня в сортир. Я походя удивляюсь тому, что все судьбоносные моменты в моей жизни происходят в сортире, а потом замечаю и у Деллы, и у Флоры пугающе серьезное выражение лица.
– Он нашелся, – говорит Делла. – Живой и невредимый.
Флора вытаскивает из сумки белую открытку с приглашением на свадьбу и протягивает мне.
– У тебя восемь часов, – говорит она категорическим тоном, как будто все сомнения ее вдруг оставили и наступило облегчение.
Я беру у нее приглашение и смотрю. У меня примерно восемь часов, чтобы воспользоваться им. Два незнакомых имени, калифорнийский адрес. Я снова читаю имена: «…свою дочь Черил за Александра Лайэла».
– Что это? – говорю я, чувствуя себя не в своей тарелке. Я просто-напросто напугана.
– Свадьба, для которой я устраивала фэншуй, – говорит Флора.
Я снова смотрю на карточку.
– Алекс, – говорю я.
– Это он, – говорит Флора. – Я встретила его в Лос-Анджелесе.
– Он сегодня женится?
Обе усиленно кивают.
– Но еще не женился?
Еще более энергичные кивки.
– И я тоже.
Неистовые движения головой.
– Так ты… его видела? – спрашиваю я у Флоры.
– Ну… да, – говорит она.
– Говорила с ним?
– Ну… да, – говорит она.
– О боже, – лепечу я, пытаясь осознать это. Наверное, я вся побелела, потому что Флора вдруг поворачивается к Делле и яростно лает:
– Не надо было говорить ей!
Делла лает в ответ:
– Этот человек – Любовь-Всей-Ее-Жизни! – вложив всю силу в последние четыре слова, а потом добавляет: – Я ведь рассказывала тебе про Уордурский мирный договор.
Уордурский мирный договор ознаменовал конец холодной войны между мной и Деллой. Холодная война началась в ту самую ночь, когда я застукала Деллу на танцплощадке «Ранчо любви» с Дэвидом. Дэвид уже был занесен в книгу моих любовных записей и числился в рубрике 6(c) – пропавшие, подраздел СЕ – сердцеед. Более того, в ту ночь на «Ранчо любви» чернила на этой записи только-только успели просохнуть.
Я просто перестала разговаривать с Дел – хотя мы жили тогда в одной двухкомнатной квартире. Ее предательство так поразило меня, что я буквально не могла вымолвить ни слова. Я говорила: «Это тебя», когда звонил телефон, и это, пожалуй, все.
Дел тоже ничего не говорила. Через несколько недель мы обе замкнулись в очень крепких раковинах. Я приготовилась к переезду, но и тогда мы ничего друг другу не сказали. После чего мы не виделись почти год. Легче было бы лишиться руки.
Потом однажды мы прошли мимо друг дружки на Уордур-стрит. И в ту мимолетную секунду, когда наши глаза встретились, мы обе не смогли скрыть радости. И пошли вместе пить кофе.
Я объяснила Дел, что, хотя мне было больно видеть ее с Дэвидом, больше всего меня ранило в этом предательстве то, что она не предупредила меня. А она сказала, что хотела оградить меня от боли. А я сказала, что эффект получился обратный.
В конце концов она пообещала, что отныне не будет ни от чего меня ограждать, а будет обо всем говорить. А я пообещала, что не буду дуться и молчать, а буду все объяснять. Мы скрепили договор рукопожатием и назвали его Уордурским мирным договором (за ним последовало Шеперд-Бушское соглашение, когда мы снова сняли квартиру на двоих).
– Уордурский мирный договор! – воскликнула Флора, толкнула Дел и приперла ее к раковине.
– Я тебя предупреждала, – сопротивлялась Дел. – Говорила, что нужно соблюдать осторожность, когда говоришь со мной. Ты меня вынудила.
– Мне пришлось рассказать Дел, – объяснила мне Флора, – что сказал вчера Алекс. Мне было нужно кому-то рассказать. Иначе я бы взорвалась!
Я видела, как нелегко ей пришлось. И ощутила в груди прилив любви.
– Что же он сказал? – спросила я, разнимая их.
– Он… Ну, в общем… Он говорил о… В общем… Я начну с самого начала…
– Стой, – вдруг сказала я, подняв вверх приглашение. – Вот что пришло мне в голову. Давай пресечем это в зародыше, а? – И разорвала открытку пополам.
Обе вытаращились на меня.
– Ну хорошо, – сказала я. – Ну хорошо, глупенькие мои неудачницы, что, по-вашему, мне следует сделать? Обмануть Эда?
– Обратный адрес на приглашении – это адрес Алекса, – торопливо выкрикнула Дел. Она очень внимательная.
– Правда? – сказала я и разорвала карточку на мелкие кусочки, после чего шагнула в кабинку и бросила их в унитаз. И спустила воду.
Обе смотрели на меня с выражением, которое я могу описать лишь как священный ужас.
– Серьезно, – сказала я, обернувшись к ним. – Больше никаких разговоров про Любовь-Всей-Моей- Жизни. Договорились?
Я сочла это самым подходящим моментом, чтобы удалиться со сцены.
– Ложная тревога, – сказала я регистратору, приплыв обратно на свое место рядом с Эдом, тютелька в тютельку. Ну, мне хотелось думать, что это так. Вероятно, я была немного взволнована, и, даже если приплыла, кому-то, наверное, показалось, что приковыляла. Чертов наряд русалки!
Платье было серебристо-голубовато-зеленое, вроде чешуи, и при ходьбе переливалось. Корсаж был, пожалуй, тесен, а юбка сначала слегка расширялась, как песочные часы, а потом сужалась у лодыжек и имела небольшой шлейф в виде рыбьего хвоста.
Звучит отвратительно? Но отвратительным платье не было. Для меня оно было прекраснейшим в мире. Но из-за него я едва ковыляла.
Подняв голову, я обратила внимание на то, что Эд уже не кажется мне чужим. Он был мне близок,
