бара.
Вероятно, когда-то в этом доме была фабрика, все общие места были так же функциональны, как на фабрике, и воздвигнуты из стали и бетона.
Двери в квартиры были укреплены, как в заброшенных лондонских домах, которые хозяева хотят защитить от самовольного вселения. Наконец мы отыскали строение, напоминающее форт Нокс,[45] с номером 14, который едва виднелся среди надписей и рисунков на стене.
Мы постучали. Никакого ответа. Мы постучали снова. К тому времени Марта уже чуть не обмочилась и повторяла, что Пол никак не может здесь жить. В конце концов дверь открыла какая-то невеста на роликовых коньках. Когда она, важно фыркнув, откинула вуаль и сказала: «Вы опоздали – английские булочки совсем зачерствели», – мы поняли, что это не она, а он.
Марта с легким стоном чирикнула:
– Пол?
Не уверена, что английские булочки в самом деле существовали. Пол покатил по квартире в своем колоколообразном свадебном платье, сбивая по пути все, что можно было сбить, и познакомил нас со своим другом Крейгом, который явно провел весь вечер за гладильной доской. От его шуток смеялась даже Марта, он заставил нас выпить «Манхэттен», дал закурить по сигарете, а под конец нарядил и повез в модный ночной клуб «Нелл».
Под «издательским делом» имелось в виду, что Пол работал стилистом в журнале «Вог», и одна комната в его квартире была сплошь забита вешалками с одеждой. Я чувствовала себя на небесах, а Марта заметно разогрелась от джина и с головы до ног вырядилась в шмотки от Вивьен Вествуд. На мне было крохотное бархатное платьице, а на ногах туфли на каблуках, которые Пол называл «трахни меня».
Когда мы добрались до клуба, толпа у дверей расступилась, как Красное море, пропуская Пола. Помню, как меня ошеломили и очаровали пресыщенные взрослые люди, и я чуть не умерла от мысли, что могла бы принадлежать к их числу. В это мгновение мне хотелось отринуть прочь свою молодость и стать усталой и пресыщенной.
Теперь-то я, конечно, понимаю, что это желание взаимообратно. Блестящие типы наверняка с завистью смотрели на мою цветущую, как персик, юность. Беда юности в том, что ее начинаешь ценить только тогда, когда она пройдет.
Одним легким движением Пол увлек нас через священный порог. И словно мне и без того не хватало опьянения, первым человеком, на которого я наткнулась в танцевальном зале, оказался Барнаби из Музея современного искусства.
Я была в изрядном замешательстве, и на мою память нельзя полагаться, но, проигрывая в голове эту дорожку, я вижу, как мы сразу же бросились друг другу в объятия. Хорошо, если бы всегда было так. Хорошо, если бы всегда была такая определенность. В делах сердечных тот, кто колеблется… Мои мысли были примерно таковы: я богиня, он должен желать меня. Очень просто.
Итак, мы упали друг другу в объятия, и на втором такте песни «I'm Every Woman», что гремела из репродукторов в тысячу децибел, он спросил:
– Как это вышло, что ты поняла Ротко?
Я сказала, что наделена божественной властью. Пол, подойдя проверить мой улов, сказал:
– Пожалуй, он мог бы оказаться моим.
Теперь, в ретроспективе, я думаю, что его слова были недалеки от истины: Барнаби явно страдал каким-то половым отклонением – но в тот вечер он безусловно был мой.
– Она богиня, – сказал Барнаби Полу совершенно серьезно.
Я посмотрела на него примерно так же, как он на меня в музее:
– Откуда ты узнал?
Когда мы вернулись домой к Полу, Барнаби и я немедленно занялись сексом, и это было увлекательно, ну, во-первых, потому, что это был секс, а во-вторых, потому, что я сочла Барнаби своим боевым трофеем, но, кроме того, это было еще и физическое переживание вроде того, какое бывает при визите к зубному.
Утром Барнаби рано ушел на работу, а я обнаружила на простыне кровь. Когда я сказала об этом Полу, он заявил, что ее надо вывесить из окна как предмет гордости, но, увидев выражение моего лица, помог мне отнести ее в ванную постирать и проявил такую заботливость, что я влюбилась в него на всю жизнь.
Мы вернулись к Элберманам в наших нарядных платьицах и сказали Мартиной маме, что Пол угостил нас черствыми булочками, а когда позже в тот же день меня отвезли в аэропорт, я поняла, что взрослые никогда этого не узнают. Они никогда не узнают, что такое настоящая жизнь.
Я лелеяла этот секрет, как лелеяла свое похмелье, как свидетельство ритуала прохождения через Нью-Йорк.
Когда самолет выруливал сквозь проливной дождь к терминалу аэропорта Кеннеди, я сказала Эду:
– В Нью-Йорке я утратила девственность. Эд был весь зеленый: с Атлантики пришли штормы, и на последнем участке нас здорово швыряло – я даже слышала, как стюардессу тошнило в гальюне.
– И с тех пор стремилась сюда, – продолжила я.
– Забавно, – ответил он. – И давно ты это придумала?
Замечание прозвучало не особенно приветливо, но это уже был прогресс. Его первые слова ко мне за весь перелет.
– Я хотела сказать, – вряд ли я когда-нибудь была так возбуждена, так полна жизни и… надежд, как в свое первое посещение Нью-Йорка.
Он повернулся ко мне и прищурил глаза:
– Так почему мы в Нью-Йорке?
– Сам знаешь почему, – ответила я.
– Продолжай. Что все это значит?
Я начала выходить из себя. Мне совершенно не нравится Эдова тенденция усматривать в самых обычных жизненных событиях направленный против него коварный заговор.
– Ну, раз уж ты спросил, – сказала я, – это все коварный заговор против тебя. Мака вовсе не арестовали. Ни в какую пробку я не попала. В действительности мы не поженились. Регистратор только выглядел государственным чиновником из Эппинга, а на самом деле это агент из контрразведки.
– Все забавнее и забавнее, – проговорил Эд.
– И вся эта сцена в аэропорту, когда Мак вел себя так добропорядочно и великодушно, – все это чепуха.
Добравшись до Хитроу, я не смогла найти там Эда. Его мобильник был выключен, дома его тоже не было. Я позвонила Делле, но она не смогла предложить ничего лучше, чем вызвать его по громкой связи в аэропорту – что я и проделала без всякого успеха.
Дел все еще была с Маком, и он перезвонил мне и сказал, что достал нам два места в самолете компании «Вирджин» на вечерний рейс в Нью-Йорк – оттуда до Мексики ближе всего – и забронировал там крутой отель. Он, кажется, чувствовал свою вину, потому что сказал:
– Можете оставаться в отеле сколько хотите – за мой счет. – Хотя я случайно узнала, что у его компании подписан договор именно с этим отелем.
Я слонялась по аэропорту, высматривала Эда и думала, что, что бы ни случилось, я все равно улечу в Нью-Йорк. От мысли о возвращении в унылую квартиру – или к Маку – хотелось покончить с собой. В конце концов я забрела в книжный магазин и обнаружила там Эда, устроившегося в неком подобии кресла, которое он соорудил из тележки и наших чемоданов. Он читал книгу «Женщины с Марса, мужчины с Венеры».
Увидев меня, Эд сказал:
– В этой книге говорится, что ты – резиновый жгут. Сначала растягиваешься, а потом щелкаешь назад. И о том, что ты мужчина.
– Понятно, – ответила я. – Извини.
– Быть резиновым жгутом полагается мужчине, – сказал он.
– Послушай, Эд, Мак…
