– Мужчины, – перебил он, – любят тянуть резину. А ты нет. – Он обличающе посмотрел на меня. – И возвращаются в свои пещеры.
– Все так, – сказала я. – Послушай, Эд, мы можем улететь. – Мне стыдно здесь признаться: я посмотрела на часы. Возможно, с нетерпением.
– Это звучит чертовски убедительно, – проговорил он так громко, что продавщица взглянула на нас.
Я объяснила про рейс на Нью-Йорк.
– Прошу тебя, – сказала я. – Ситуация может или совсем ухудшиться, или улучшиться. – И я с неловкостью прошептала: – Мы ведь женаты. – Периферийным зрением я заметила, что продавщица перестала считать выручку или чем там она занималась.
Эд ненадолго задумался, потом встал, поставил чемоданы на тележку, отвесил мне что-то вроде поклона, словно говоря: «Твое желание для меня закон», – и поставил «Венеру и Марс» на место.
– Эд, я очень, очень сожалею, – с благодарностью проговорила я.
Он отвернулся и не ответил. А я взглянула на продавщицу. Она тоже отвернулась.
В самолете, когда я закончила напоминать Эду о достоинствах Мака, он сказал:
– Мак – просто бандит.
– Нет, – ответила я, не совсем его поняв. Эд в холодной ярости отвернул голову – то есть отодвинул ее, насколько это возможно в экономическом классе «Боинга-747».
Я наверняка пнула бы себя, будь побольше пространства для ног – или хотя бы для одной, чтобы встать. Но в данный момент мне ничего не оставалось, кроме как хорошо себя вести.
У наших кресел остановилась стюардесса и спросила:
– У вас медовый месяц?
– Откуда вы узнали? – спросил Эд.
– Вот, – сказала она, протягивая бутылку шампанского, – это подарок.
– Спасибо, – сказала я, – очень мило. – И мы какое-то время просидели, ничего не говоря. Я держала между колен замороженную бутылку шампанского.
Когда объявили о задержке с проходом через терминал и стало ясно, что наши муки продлятся еще какое-то время, я наконец сказала Эду:
– Ты слышишь голоса?
Он пропустил мои слова мимо ушей.
– Я слышу голоса, – повторила я.
Он на миллиметр повернул голову и хмыкнул.
– Ты разве не слышишь? – спросила я.
– Что именно?
– Я слышу голоса, – встревоженно проговорила я.
– Какие еще голоса?
– Тихие, – сказала я.
– И что они говорят? – рявкнул он.
– Самое разное. «Какая ты высокая и красивая!», «Какие великолепные ноги!», «Какие милые глазки!» – и все такое.
– Ага, – раздраженно ответил он. – Может быть, заткнешься?
– Это не я, – сказала я, – это голоса.
Он не удостоил меня ответом. Мы посидели молча, а потом я воскликнула:
– Я поняла, что это! Это бутылка шампанского! – и вытащила ее.
Эд посмотрел на меня так, будто расчленяет. Но по крайней мере посмотрел, и я перешла к кульминации:
– Это подарок!
Трудно разыгрывать трагического героя идиотским образом. Я бы не сказала, что ситуация между Эдом и мной значительно улучшилась, когда мы ночью вышли через терминал в бензиновое тепло и хаос аэропорта Кеннеди, но Эд хотя бы со мной разговаривал.
Не скажу, что он смеялся над моей глупой шуткой, зато и не шел с каменным лицом. Он покачал головой и фыркнул, и лед немного треснул.
– Самое смешное здесь то, что тебе это кажется смешным, – сказал Эд.
На самом деле мне так не казалось, но спорить с ним я не собиралась.
Иногда мне кажется, что самое лучшее в Нью-Йорке – это шум. Постоянные гудки и сирены автомобилей, желтые такси, гремящие по металлическим щитам на улицах, мусоровозы, лязгающие ночью так, будто с небоскреба Крайслер Билдинг упала верхушка.
Когда мы вышли из такси, наш отель светился в вышине голубыми огнями. Он напоминал рождественскую елку, в которую можно было войти и жить внутри нее. Сказать, что он выглядел радушно и приветливо, – значит ничего не сказать. Он напоминал Диснейленд для взрослых. И вместе с тем был угрожающе-изысканным. Отель словно говорил: «Забудь реальность, всяк сюда входящий».
Благодаря любезности Мака, нас вынесло через гремящие вращающиеся двери на свет. Швейцары в костюмах от лучших модельеров были, очевидно, манекенщиками на халтуре. Я подумала, что какая-нибудь богатая одинокая леди вполне могла бы снять одного из них на вечер.
Когда мы поднялись, Эд бросил взгляд на нашу комнату – на обширную, соблазнительно-роскошную, восхитительно-аппетитно застеленную высокую кровать с множеством подушек, а за окном виднелись обалденно-пышные, урбанистически-сексуальные очертания Нью-Йорка, к ночи гарантирующие вызвать эрекцию даже у отвергнутого любовника, – и повалил меня на кровать.
Секунд за тридцать ему удалось наполовину меня раздеть, непрерывно целуя. Не знаю, как он это делает. Наверное, оттачивал технику годами. Он водил языком по моей груди, а потом остановился и сказал:
– У нас нет презервативов.
Да, мы пользуемся презервативами. Я люблю презервативы. Это предоплата за предохранение.
Они напоминают счетчик за электричество – никогда не получаешь счета по почте.
– Почему у нас нет презервативов? – спросила я.
Эд ответил:
– В Хитроу я купил три больших упаковки со скидкой, – и добавил: – То есть всего тридцать шесть штук.
– Ого! – воскликнула я, ошарашенная таким энтузиазмом и еще раз пожалев, что из-за меня все пошло кувырком.
– Мужчина в очереди за мной хотел купить одну упаковку. Он воззрился на мой запас, и я сказал: «Что тут говорить – выходные будут долгие!» – Эд улыбнулся при воспоминании о более счастливых временах.
– Ну, так где же они? – спросила я.
– Ох, когда я понял, что ты опоздала на самолет, то раздал их все, по одному, девчонкам, отправлявшимся в Ибицу. Что-то вроде терапии.
– Закажем через обслугу, – сказала я, схватив трубку.
– Что ты, нельзя! – завопил он.
– Еще как можно, – возразила я.
– Ты что… А если их принесет мальчишка-коридорный и мне придется еще давать ему на чай… Нет, этого я не сделаю.
– Не будь ты таким англичанином! – сказала я. На секунду я подумала, что Эд собирается стать одним из тех типов, которые, оказавшись в каком-нибудь новом месте, превращаются в страшных буржуа-с- задраенными-люками. Мне представилось, что он сжимается передо мной, становится все меньше и меньше, и я подумала, не побочный ли это эффект замужества. Но потом вспомнила, что мне полагается вести себя как можно лучше, и дала по тормозам. Смирившись, я сказала:
– Я сама спущусь и куплю.
– Где? – спросил он.
– В вестибюле есть киоск, там продают. Не беспокойся. Никто не узнает.
