Это все равно что спрашивать Эйнштейна, будет ли дважды два четыре.
– Что-что? – сказала Черил.
– Это слишком просто.
Возникла небольшая пауза. Потом я сказала:
– Счастливы. Ведь так и предполагается, да? Делать друг друга счастливыми.
– Делать друг друга счастливыми вовсе не предполагается, – усмехнулась она над этим свидетельством моей тупости.
Я еще раз отхлебнула минералки и спросила:
– Что дальше?
– Мы поговорим все вместе, – сказала она. – Обсудим всё вчетвером.
– Вы это серьезно?
– Серьезно, как сердечный приступ.
– Они на улице, – сказала я Алексу. – Стучат в дверь.
– Вдвоем? – спросил он.
– Да.
– Скажи им, пусть проваливают.
Я раздвинула шторы и высунула голову в окно. Черил и Эд стояли в обрамлении розовой бугенвиллеи, как в брачном будуаре. Мне пришло вдруг в голову, что они хорошо подходят друг другу.
– У Алекса нет настроения общаться, – сказала я.
– Скажите ему, что нам нужно поговорить, – попросила Черил.
– Они хотят поговорить, – сказала я Алексу.
– Спроси у Черил, какую часть из сказанного «нет» она не поняла. «Н» или «е»? Или «т»? – ответил Алекс, буквально забравшись в шкаф в своем желании избежать встречи.
Я спросила.
Черил состроила рожу.
– Обычно это я говорила так Алексу, – сказала она. – Послушайте, здесь слишком жарко. Я вернусь к кондиционеру.
Она ушла, понурившись. К окну подошел Эд и сказал:
– Привет, детка.
Я вышла на веранду.
– Эд, – сказала я, – какой ужас. Не делай этого.
Я замолчала, потому что пришел официант с подносом чая и поставил его на стол на веранде. Наверное, заказ Алекса.
Официант удалился.
– Выпей чаю, – сказала я.
– Я по тебе соскучился, – ответил Эд.
– Ар-р-р-р-х! – вскрикнула я, но не очень громко. Про себя. Больно. Обожемой – как это больно.
Кажется, чувство вины? Я имела очень слабое представление об этом чувстве. Возможно, это вовсе и не чувство вины. А, например, чувство утраты. Но в любом случае мне хотелось от него избавиться. Мне хотелось, чтобы Эд ушел. Тем не менее я налила ему чаю и протянула чашку.
– Эд, – сказала я, – откажись от меня, пожалуйста.
– Можешь не беспокоиться, – ответил он. – Я уже, слава богу, отказался. Только надо было сделать это много лет назад. Когда я впервые заметил, насколько ты поглощена собой. Когда понял, что ты никогда уже не повзрослеешь. Ты похожа на подростка, который думает, что он первым в мире испытал боль. А ведь ты никакая не особенная и ровно ничем не отличаешься от других. Нам всем больно. А ты думаешь только о себе. Только! Только о себе, пытаясь доказать себе, что у тебя все в порядке. А ведь у тебя и в самом деле все в порядке. Ничего страшного. Быть может, теперь ты сумеешь наконец повзрослеть.
– Тебе сахару один кусок или два? – спросила я. Кажется, моя рука дрожала. Чашка на блюдце задребезжала.
Эд повернулся и ушел.
– Пожалуйста, возвращайся домой, – крикнула я ему в спину.
– Только попробуй удержать меня! – последовал ответ.
Когда я вернулась в комнату, Алекс как ни в чем не бывало лежал на кровати и читал.
– Ты слышал? – спросила я, протягивая ему чай.
– Что?
– Ничего.
Я села на кровать.
– Эй, – сказала я. – Как ты думаешь, рожать ребенка – очень больно?
– Боль бывает разная, – ответил он. Алекс – единственный из мужчин, который в подобных случаях понимает, о чем я говорю. Другой мог бы заговорить о том, что душевная боль отличается от телесной, но в этот момент я испытывала жестокую телесную боль чуть правее сердца.
– Завтра устроим пикник, – сказал Алекс. – А когда вернемся, их уже не будет.
Я легла рядом с ним и спросила:
– Может быть, и правда поговорить? Всем вчетвером?
– Говорить не о чем, – ответил он. – Мы и без того понимаем, что к чему.
Он вернулся к своей книге. Алекс отыскал где-то путеводитель по Мексике и стал изучать его от корки до корки – мелкий шрифт водил его по музеям от черепка к черепку. Он добрался уже почти до половины.
– Черил считает, что она что-то сделала не так, – сказала я.
– Я напишу ей письмо, – ответил он.
– Она хочет знать, счастливы ли мы.
– Здесь сказано, что Коба – наименее посещаемое место в Мексике, – сказал Алекс. – Если нам повезет, мы можем оказаться там единственными посетителями.
– Послушай, – проговорила я чуть погодя, – я давно хотела тебе это сказать. Если ты когда-нибудь пожалеешь, что оказался со мной, – хоть на секунду, – обязательно скажи мне.
– Ладно, – ответил он. – Ты тоже.
– Ладно, – согласилась я. – В том случае, если я покажусь тебе эгоистичной…
– Эгоистичной? – удивился Алекс и в замешательстве захлопнул книгу. – Я хочу быть с тобой… – Он не договорил.
– Но?.. – сказала я. – Я чувствую здесь «но»…
– Нам не следует торопиться, – ответил он.
– Не будь идиотом. Ты говоришь о двух людях, сбежавших на вертолете из-за одного поцелуя. А что скажешь про Лос-Анджелес?
– Я говорю не о географии, – сказал Алекс. – Я говорю о нас с тобой. Ты это понимаешь.
– Это из-за случая с Мари Клэр? – спросила я. – Из-за того, что я, вероятно, восприняла его не в том масштабе?
Алекс улыбнулся. Потом протянул руку и, поворошив мне волосы, сказал:
– Все будет хорошо.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – простонала я. – Ты хочешь сказать, что тебе нужно свободное пространство!
Он не стал отрицать.
– У тебя было пространство – целый мир, – проговорила я, думая о последних двух днях. – У тебя были целые футбольные стадионы.
– Понимаешь ли, – сказал Алекс, – некоторым людям нужен простор.
– Понимаю, – ответила я с наигранной интонацией, как будто мне пришла в голову интересная мысль. – Почему бы мне не возвратиться в Лондон, а ты будешь жить в Лос-Анджелесе, и тогда у тебя будет достаточный простор! – торжествуя, закончила я.
Возникла небольшая пауза. Он по-прежнему удерживал меня. Словно не хотел отпускать, что бы я ни
