знали? Не предполагали, что так бывает? Да-да, от предвкушения волосы у меня сами шевелятся, ляжки трутся одна о другую, слюна стекает по подбородку. Не знали?
В холодильнике я нахожу остатки равиоли и тотчас же торопливо запихиваю их в микроволновку.
Натан
Мэри-Джо что-то осунулась. Фрэнк тоже выглядит неважно: физиономия у него раскрашена во все цвета радуги.
Я пригласил их обоих позавтракать на берегу реки; нас посадили поодаль от других посетителей, чтобы Фрэнк не пугал детишек своей рожей жертвы ДТП и налитыми кровью глазами.
Мэри-Джо заявила, что ночью глаз не сомкнула из-за всей этой жуткой истории и чтобы я прекратил пялиться на нее так, будто никогда не видел. Фрэнк высказал подозрение, что у него резец сломан, потому что ему больно откусывать свежий круассан и даже жевать белок яйца.
Что до меня, то я был в полном порядке. Паула заявилась ранним утром и занялась уборкой и мытьем посуды, в то время как я проделывал перед открытым окном ежедневные упражнения для брюшного пресса. Я ее ни о чем не просил, а поскольку не просил, то и никаких комментариев по поводу ее трудов не делал, не высказался насчет ее обращения с пылесосом (можно было подумать, что она бродит в облаке поднятой ею пыли уже дня три) или мытья посуды (но, может быть, она впервые мыла тарелку без резиновых перчаток?). Я попрыгал через скакалку в опустевшей гостиной, затем раз сто отжался на ковре, чтобы заранее компенсировать излишества, которые позволю себе вечером; проделывая все эти упражнения, я наблюдал за Паулой; она предложила налить мне ванну, помассировать плечи и, наконец, растереть меня рукавичкой… или даже без рукавички, как мне больше понравится. Я ей вежливо ответил: «Не стоит».
Паула заявила, что в конце концов она возьмет меня измором. Я потратил немало времени, чтобы объяснить ей, что жизнь полицейского полна опасностей, никогда не знаешь, что может случиться, так что никакая мало-мальски разумная женщина не будет стараться вступить в продолжительную связь с представителем закона, который еще и спит со своей напарницей.
– Я не верю.
– Чему ты не веришь?
– Что ты с ней спишь.
– Послушай, Паула, а почему ты не веришь?
– Марк мне сказал, что это чушь.
– Могу поклясться, я с ней сплю. Не сомневайся.
– С этой толстухой?
– У этой толстухи изумительные зеленые глаза! Ты заметила? Да, кстати, я предпочел бы, чтобы ты прекратила ходить за мной хвостом. Поняла? Неужели тебе днем больше нечем заняться? Я имею в виду, когда ты не спишь.
Я подозревал, что она заваливалась в мою постель, когда меня не было дома. В мусорном ведре я нашел коробочку из-под снотворного. Перед уходом я сказал ей, что не осуждаю ее и беру свои слова обратно, потому что никто не может утверждать, будто для дневных часов есть лучшее занятие, чем сон. Я настаивал, что мы с ней должны прийти к согласию по данному вопросу.
У Мэри-Джо было такое выражение лица, какое бывает у женщины, изменившей любовнику. Фрэнк с удрученной миной трогал языком зуб; два пальца у него были прикреплены к металлической шине, все это обмотано бинтом, образуя давящую повязку, которая резала тыльную сторону его распухшей ладони.
– Ну, как ты, Фрэнк?
– Ничего, вроде получше. Пока еще ощущаю некоторую слабость, но скоро все пройдет.
Воробьи стайками влетали в открытые окна, на которых колыхались от ветра занавески в желтую полоску, и кружили вокруг столов. Они дрались из-за крошек. На улице, на самом солнцепеке, группа подростков, настоящих амбалов, забавы ради мочилась на коляски мотоциклов. Но Фрэнк на них не смотрел. Он все пытался поглубже вжаться в свое кресло.
– А как твое ребро? Как это чертово ребро, Фрэнк?
– Ничего страшного. Но болит.
Мэри-Джо встала и направилась в туалет. Ей хотелось поскорей домой. Она была явно недовольна, когда я ей сказал, что должен зайти к Крис подписать кое-какие бумаги по социальном) обеспечению, непременно до понедельника. По-моему, она переборщила с амфетаминами, потому и бесилась по пустякам. Ее изумрудно-зеленые глаза вспыхивали мрачным огнем.
– Но все же, Фрэнк, знаешь, выглядишь ты не лучшим образом…
– Да? Правда?
– Как будто здорово влип.
– Я? Влип? Почему? Во что же, по-твоему?
Где-то далеко взвыла сирена «скорой помощи», в небе зарокотал двигатель самолета. Иногда налетал легкий ветерок, и тогда до нас доносился шелест листвы. Вот и пожарная сирена. Из телевизора, укрепленного над стойкой бара, доносилось странное, жутковатое мычание жертвы коровьего бешенства на ферме в графстве Кент. На этих животных уже никто не обращал внимания. Им потеряли счет.
Застать голубков в их гнездышке? Мне нужна была подпись Крис, сам не знаю для чего (а кто знает?). У меня в запасе было всего две недели, чтобы отправить эти бумаги, иначе мне на голову могли бы обрушиться большие неприятности (мне ясно дали это понять). Так что же делать? Поддаться нездоровому любопытству, темным инстинктам? Признать свою неспособность разорвать узы, связывающие меня с Крис? С меня бы сталось.
А тут еще эти двое. Фрэнк задернул шторы под тем предлогом, что солнце печет слишком сильно и у него разболелась голова. Мэри-Джо хранила молчание. Я остался стоять. Фрэнк вслух задался вопросом, не пора ли ему принимать противовоспалительные таблетки. Я услышал вопль Мэри-Джо на кухне, а потом мерзкую брань по адресу кастрюли с кипятком, после чего по дверце шкафчика заехали ногой. Фрэнк пошел посмотреть, что произошло.
У Крис, наоборот, кипела беспорядочная, по обыкновению лихорадочно-суматошная, но совершенно очаровательная жизнь: какой-то тип бежал по ступенькам вниз, размахивая лентой факса метра в три длиной, другой несся за ним по пятам, вопя, что главный компьютер завис, две девушки прикрепляли к стене в коридоре плакат с портретом Барбары Крюгер[8] и надписью «Your life is a perpetual insomnia»,[9] тот самый, что провисел у меня над кроватью целых три года; народ входил и выходил в настежь открытые двери квартир, отовсюду долетали обрывки споров; какие-то люди прилетали на всех парах и швыряли свои велосипеды на тротуаре, чтобы очертя голову броситься к входной двери и исчезнуть за ней; чуть дальше по улице была припаркована машина, битком набитая полицейскими, и я незаметно обошел ее стороной; Жозе устанавливала на лестничной площадке второго этажа кофейный автомат, какой-то китаец-электрик менял на лестнице лампочки, народ бегал куда-то с кипами бумаг, по дому плыл запах жасминового чая… там была даже собака, придурочная псина с отвратительной мордой и мужским галстуком вместо ошейника, и эта придурковатая псина бросилась на меня.
Когда они узнали, что я – полицейский, они стали говорить, что в таком случае это нормально, и принялись гладить животину по спине, а она виляла хвостом, как дура.
Тут возник Вольф и объяснил им, что меня можно не бояться, а затем явились и другие, знавшие меня, и стали объяснять, что меня можно не бояться, и Жозе сверху подтвердила, что я хоть и из этих, но не страшный.
Вольф был в одной рубашке и смотрел на меня дружелюбно, пока я приводил себя в порядок. Мне не очень был по вкусу его дружелюбный вид. Я вдруг представил себя с ним в будущем, в сельской местности в окрестностях Берлина, представил, как мы с ним ловим форель, травим анекдоты, а в речке охлаждается бутылочка хорошего вина… но что-то тут не склеивалось…
– Как дела, Вольф?
Его протянутую руку я проигнорировал.
– Крис дома? Я зашел повидать Крис.
– Это невозможно.
– Как это «невозможно»? Не надо, Вольф, не будем ссориться.
– Ты не смотришь Си-эн-эн?
