В путь обоз двинулся еще до рассвета, хотя небо было уже совсем не таким темным, как ночью. В этот раз князь Сакульский скакал не первым, а позади всех, следя, чтобы не отстали телеги и не отбился от табуна какой-нибудь хитрый мерин.
– Если мы опять заблудимся, барахло придется бросать, – вслух решил он. – Не управиться нам с таким караваном вчетвером. Пару дней помучиться еще можно, но если к тому времени не доберемся… Всего мира в карман не запихаешь, придется проявить скромность.
Впрочем, Андрея все равно никто не слышал. Обоз медленно тащился по узкой грунтовке, с трудом протискивающейся через лиственные леса – час за часом, верста за верстой. Где-то через час после рассвета путники миновали тихую пустынную деревню. Незадолго до полудня – еще одну. Судьба их жителей была ясна как божий день. Слишком близко располагались эти селения к усадьбе боярина Калединова, слишком много было слуг в его неживой свите.
Затем на несколько часов дорога утохгула в сосновом бору, и лишь перед закатом снова выбралась на широкий луг. Когда же табун потрусил вдоль полей, Зверев не утерпел и помчался вперед, обгоняя длинную гусеницу из тяжело нагруженных телег. От первого возка стали видны дома какого-то поселения, на краю которого суетились люди, тут и там вспыхивал и тут же угасал огонь. Князь повернул Аргамака туда, дал ему шпоры и вскоре оказался рядом с румяной девицей лет семнадцати с торчащими из-под платка длинными рыжими косами. Девица тянула на плече холщовый засаленный тюфяк, набитый то ли сеном, то ли соломой.
– День добрый, красавица! – придержав скакуна, поехал рядом с нею Андрей. – Куда матрас свой несешь? Из дома, что ли, выгнали?
– Куда все, туда и я несу! – рассмеялась, как шутке, девушка. – Вона, наши у оврага собрались.
– Вы что, под открытым небом ночевать собрались?
– Смешной ты, красный молодец, – опять рассмеялась красотка. – Крапивин день сегодня, али забыл? На Руси во всех краях люди постели свои жгут. От лихоманки, чахотки, крапивницы огонь сей помогает. А коли пять раз успеешь через свой тюфяк прыгнуть, покуда прогорит, то пять желаний до листопада исполнится. Хочешь, молодец, на любовь твою загадаю?
– Боюсь, прыгнуть не успею…
– Странен ты, ей-богу, мил человек. Чтобы желание исполнилось, не через чужую, через свою постель прыгать надобно! – Она тряхнула головой, поправила косы. – Однако же красен ты, молодец. Не купец, а прямо боярин знатный. Может, мне на твою любовь загадать, пока сердечко свободно?
– Гадай, – разрешил Зверев. – Тут и узнаем, верна ли твоя примета. Коли сбудется, вернусь обязательно. Ты вот что скажи. До Великих Лук отсюда далеко?
– Да уж не близко, молодец. Верст двадцать, не менее.
– Ясно. Спасибо на добром слове, красавица… – Князь отвернул к обозу, пустил Аргамака вскачь и поравнялся с Пахомом, что катился на задней повозке: – Дядька, что такое Крапивин день, ты знаешь?
– А как же, Андрей Васильевич! Селяне в день сей постели свои старые жгут и на будущее гадают. Мне, веришь ли, ни разу в жизни попрыгать через постель не довелось. То в походе случалось быть, то тюфячка свого не имел…
– Не грусти, Пахом. Наше будущее я тебе и так предскажу. Двадцать верст нам всего до города осталось. Значит, завтра к закату до усадьбы отцовской доберемся. Милостив к нам с тобой Господь, дядька. Ни Белург не одолел, ни вампиры, ни огонь… Похоже, только медные трубы на нас не опробовали.
Имя предателя
Перегруженный обоз ковылял со скоростью черепахи, а потому дозорные в усадьбе Василия Лисьина успели заметить его чуть не за четверть часа до того, как головная повозка остановилась перед распахнутыми настежь воротами. Боярин встретил сына за порогом, крепко обнял, пригладил его голову:
– Все еще не бреешься, Андрей? Траур носишь.
– Это был мой сын, отец. Первенец.
– Я знаю, – кивнул Василий Ярославович. – Что ж поделать, дети умирают часто, но жизнь – жизнь продолжается. Бог дал, Бог взял. Будут у тебя и другие дети. Нельзя носить траур вечно. Однако же, я вижу, ты с добычей. Ужель государь успел на службу послать?
– Служба царская – она такова… – ухмыльнулся Зверев. – Сам не ожидаешь, когда тебя найдет. Боюсь, обоз во двор не встанет. Придется возле терема расставлять.
– Ставь, – махнул рукой боярин.
– И еще одно, отец. Сам видишь, лошадьми я разжился. В княжество, пока Ладога не встанет, не перегнать. Можно у тебя до зимы табун оставить?
– Ты еще спрашиваешь! Само собой.
– А как матушка? Здорова ли? Почему не вижу?
– Почивала она после ужина. Облачается. Идем к ней, обнимешь после разлуки. Так куда тебя государь посылал ныне?
– Не скажу, отец. Все равно не поверишь.
– А как твоя супруга поживает? Здорова ли, весела?
– Не знаю, в княжество пока не заезжал.
– Как можно?! – остановился боярин. – Почитай, год до дома своего ни разу не доехать! Супругу не навестить!!
– Ту, которая убила нашего первенца? Видеть ее не могу отец! Не могу и не хочу.
– Не убила, а заспала.
– Можно подумать, от перемены слов он живым сделается…
С этой минуты вечер оказался безнадежно испорчен. Было угощение, была баня, были исповедь и причастие, был пышный пир, было много разговоров о делах и урожае, о неудачном походе на Казань. О том, что у Андрея скоро появится братик – Ольга Юрьевна, как выяснилось, опять пребывала в положении. Однако разговор неизменно возвращался к тому, что имение без хозяина хиреет, что дети умирают у всех, от смердов до царей, и убиваться из-за этого ни к чему, и что Полина, в общем-то, не виновата, что во сне не на тот бок повернулась. От всего этого Звереву хотелось сбежать, а потому еще до заката он сослался на усталость после дороги и ушел к себе в светелку – спать.
Рано лег, рано поднялся. Когда Андрей, сбежав по крыльцу в одних портах, пошел к колодцу, небо на востоке лишь начало розоветь. Князь облился ледяной водой, минут пятнадцать поиграл кистенем, пересчитывая им сучки на поленнице, а когда та угрожающе покосилась – заглянул в трапезную, отпил с полкрынки едкого, чуть перебродившего кваса.
Вскоре он снова оказался на дворе – на этот раз в полотняной рубахе, с простеньким беличьим охабнем на плечах. Двор был по-прежнему пуст, если не считать трех дозорных на стенах, а потому Аргамака Андрей оседлал сам. С непривычки получилось долго – но зато он ничего не перепутал и не забыл.
На крыльце, потягиваясь и зевая, появился Пахом, резко опустил руки:
– Ты куда же это в такую рань, Андрей Васильевич? Чего не разбудил? Я бы оседлал…
– Ты, дядька, барахлом на телегах займись, – поднялся в стремя князь. – Неделя у вас есть от лишнего груза освободиться. Али вы всю жизнь за собой эти возки таскать намерены?
– Коли дозволишь, то до Великих Лук отлучимся! – крикнул холоп.
– Гуляйте, – небрежным взмахом разрешил Зверев. – Ворота отворяй, сонные тетери! Не видите, размяться я на природе хочу!
Привычный путь до Козютина мха: с дороги направо, к роще, вброд через Удрай, а там сквозь шиповник – к поросшему дубами взгорку. Андрей спешился у знакомой пещеры, но привязывать скакуна не стал – отвел вниз, на сочную болотную траву и спутал уздечкой передние ноги. Прихватил с собой чересседельную сумку, поднялся на утоптанную площадку, откинул один за другим три полога и, глянув вниз, в сумеречную пещеру, сбежал по идущей вдоль стены лестнице.
– Лютобор! Лютобор, никак спишь еще?! Солнце ясное на дворе, Хорс с Ярилом по-твоему. Вставай, я тебе вина и сыра из усадьбы прихватил. Давай выпьем за встречу.
Ученик чародея присел возле ямы, заменявшей волхву постель, поворошил сухую листву, в которую старик так любил зарываться. Никого. Зверев вскинул голову – в выдолбленной под потолком пещерке тоже было пусто. Мудрый черный ворон изволил отправиться куда-то по своим делам.
