ничего, кроме раба, из нее не получится… Курагу попробуй, княже. Очень мне эта нравится. И сладкая, и упругая, и с кислинкой. Бо часто нечто липкое и вязкое купцы привозят, в рот взять противно.
– Благодарю, уважаемый. – Зверев взял пальцами несколько рыжеватых прозрачных ломтиков, положил на язык.
– Ну как? Люблю я эту страсть! Иные мясо любят, другие орехи али рыбу, а я без кураги за стол никогда не сяду. Что за удовольствие без кураги? Али, поднеси нам еще кумыса. Видишь, у гостей во рту пересохло.
– Воспитание – великое дело, благородный Гиляз-бек, – поднял палец боярин. – Из ласкового щенка легко цепного пса вырастить можно, али трусливого пса бездомного, али помощника умелого при соколиной охоте. А какие сокола в Исфахане! Чудо, а не сокола! Они, хан, сами с собаками уговариваются, ровно язык общий имеют! Сокол ей куда бежать указывает, в какую сторону птицу выпугивать, куда к хозяину бежать!
– Нет, досточтимый, я про рабов султанских все же уяснить хочу, – не дал увести тему в сторону Гиляз- бек. – Коли ты верные слова сказываешь, так и я себе таких славных воинов заведу. Знаю, вот я что придумал! Али, приведи раба мелкого… Ну этого, кривого, что о прошлом годе Муслиму на ногу наступил. Веди его сюда. – Хан, послав с поручением слугу, поднял налитую кумысом пиалу: – За вас, гости мои дорогие! Давно столь интересной беседы я ни с кем не вел. Вот уж не думал, что среди русских тоже достойные мужи встречаются.
Князь и боярин переглянулись, но выпили. Андрей прихватил еще немного кураги, прожевал.
– Ты прав, Гиляз-бек. И вправду достойное лакомство. Хотя в сравнении с копченой пеструхой…
– Ты просто голоден, князь! – засмеялся хозяин. – Ничего, я слышу блеянье баранов и журчание крови. Скоро у нас будет много горячего вкусного мяса. А когда ты насытишься, то поймешь: баран нужен для наполнения желудка, а курага – для наслаждения ее вкусом.
В юрту влетел уже знакомый Звереву мальчишка, кувыркнулся на коврах, заелозил руками, поднялся на колени, пополз к Гиляз-беку:
– Прости, господин… Я не виноват, господин… Я ничего не делал, господин!
– Вы видите, почтенные? Разве из этого ничтожества может вырасти воин? Он не годен даже на шкуру для бубна! Но ради вас, уважая ваше мнение, я сделаю еще одну попытку. Али, дай ему нож. Тот, большой, для мяса.
Слуга кивнул, снял со стены ремень, на котором болтались кожаные ножны, вытащил из них тесак в половину локтя длиной и сунул его в руку раба.
– Я не виноват, господин!
– Слушай ты, поросячье дерьмо, – поморщился Гиляз-бек. – Я дозволяю тебе пользоваться этим ножом, как ты только сможешь. Теперь иди к очагу, Али перережет тебе там горло. И не запачкай мои ковры!
– За что? Как? – растерянно заметался мальчонка. – Я… Я ничего… Я ни в чем не виноват, господин!
На коленях он подполз совсем близко к хану, и тот пнул его ногой:
– Иди к очагу! Разве ты не слышал? Я велел зарезать тебя там!
Рука Зверева метнулась к рукояти сабли, но он вовремя остановился: нельзя! Если он не выполнит царского приказа, этого не сможет сделать уже никто. Сорок неопытных мальчишек не выдержат схватки с сотней крепких татарских воинов. Никак. Не выйдет ничего, кроме лишней крови. И своих ребят погубит, и этого не спасет, и дело важное испортит.
«Толерантность, – прошептал он вбитое с детства в голову волшебное слово. – Нужно проявить толерантность».
– Нож! – привстал со своего места Иван Григорьевич. – Нож возьми!
– Да, забери нож!? – Хан заметил, что мальчишка ухитрился выронить свое оружие. – И ступай к очагу!
– Прости меня, господин! – Слезы одна за другой катились из единственного глаза. – Прости!
– Иди к очагу! – повысил голос Гиляз-бек. Раб вздрогнул, привстал, отступил к темному холодному кострищу, с надеждой обернулся на русских гостей своего хозяина.
– Давай, держись, – одними губами произнес Зверев. – Отобьешься – выкуплю. Я тебя выкуплю. – И уже громче напомнил: – Нож!
– На колени вставай! – приказал Али. – Наклонись над углями.
Мальчик, закрыв глаз и что-то торопливо бормоча, оперся перед очагом на одно колено, другое, качнулся вперед.
– Нож! – одновременно напомнили оба гостя. Увы, косарь бесполезно болтался в руке жертвы.
Али выдернул из-за пояса небольшой ножик с костяной рукоятью, поднес снизу к горлу мальца. Глянул на хозяина. Тот кивнул. Слуга взял раба за волосы, резко рванул клинок к себе. Влажно хрустнули хрящи, поток крови хлынул на землю коротким быстрым ручьем и почти сразу иссяк. Али немного подождал, после чего осторожно положил жертву лицом вниз, вытер нож о ее одежду и спрятал обратно.
– Я потом уберу, господин. Сейчас может накапать.
– Что ты? Что ты сделал, хан? Зачем? Ты же!.. – выдохнул князь. – Зачем?
– Вы увидели, какие воины получаются из рабов, уважаемые, – довольно кивнул Гиляз-бек. – Этот поганец не посмел двинуть рукой, хотя знал, что его станут резать, и имел при себе хороший клинок. Рабы – это животные не умнее баранов и не храбрее овец. Из них не может вырасти ничего хорошего.
– Но зачем было убивать?! – сглотнул боярин Выродков. – Мы и так это поняли.
– Все равно это был никчемный раб, – отмахнулся татарин. – Кривой, неуклюжий. Его, растить – только корм переводить напрасно. Даже самый глупый покупатель янычар не дал бы за него и медной монеты. Али, добавь нам еще кумыса.
Андрей закрыл глаза, мысленно повторил: «Толерантность. Это не двадцать первый, это шестнадцатый век. Гиляз-бек не желал зла, не наносил оскорблений. Для него это была всего лишь говорящая вещь. Простая дешевая безделушка. Он сломал ее, чтобы подкрепить свои доводы. Всего лишь вещь. Вещь…»
Он вдохнул, выдохнул.
«Толерантность…»
Открыл глаза, протянул руку, взял еще немного кураги, положил в рот и, быстро прожевав, заговорил:
– Но что бы ни говорил Иван Григорьевич, я считаю, что главную силу османам дают не янычары, а хорошие дальнобойные пушки. Турки повадились возить их с собой, в сражениях секут ими вражеские войска, во время осады ломают ими вражеские стены.
– Я слышал, – небрежно отмахнулся хан. – Мыслю, сие все пустое баловство. Луки бьют чуть не вдвое дальше жребия, а маленькие камушки не причинят вреда хорошо сложенной крепости.
– Это пока они каменные, – тихо заметил Зверев. – Когда их начнут отливать из чугуна и свинца, они полетят на-амного дальше, а бить станут куда страшнее.
– Одно меня удивляет, уважаемые, – приложился к кумысу Гиляз-бек. – Коли вы про империю великого Сулеймана, про обычаи его так хорошо все ведаете, отчего истинную веру посейчас не выбрали? Отчего в неверных остаетесь?
– Покушать я вкусно люблю, выпить, закусить, – флегматично ответил князь. – А у вас того нельзя, этого нельзя. Свинину не ешь, вина не пей. На что мне такая вера?
– Ай, свинья! – Хана аж передернуло. – Грязная тварь! Ты хоть видел, что она жрет, уважаемый? Всякие помои, тухлятину, мусор, грязь, да и сама… Рази такое мясо в рот полезет? А что до вина… – Он в два глотка осушил пиалу и отвел в сторону: – Али!
Слуга обошел возвышение, на котором восседал хозяин, достал из-за него глиняный кувшин с узким горлышком, налил в пиалу прозрачной, чуть желтоватой жидкости, пахнущей абрикосами.
– Великий пророк Мухаммед говорил, что в первой капле вина таится дьявол, – с улыбкой сообщил Гиляз-бек. – Посему правоверный мусульманин всегда может сделать так… – Он наклонил пиалу и пролил на возвышение несколько капель. – После чего спокойно пить то, что не принадлежит нечистому.
Хан осушил пиалу, причмокнул, опять отвел руку в сторону, подождал, пока вино вновь наполнит пиалу, после чего разрешил:
– Али, налей и моим гостям. Я хочу выпить за мудрость, кому бы она ни принадлежала.
