пологим ступеням к пиратской виселице, где раскачивалось чучело грешника Финстера.
Входя в роль приветливого хозяина, Дойл присел, погладил малышей по головке – одному было месяцев шесть, другому года два – и выразил свое умиление.
– Славные детки, – сказал Дойл, улыбаясь.
– Спасибо, – улыбнулась в ответ мать. Она была невысокого роста, со смуглой кожей и темными волосами. И хотя она выглядела уставшей от рождения двух детей подряд, в глубине ее глаз была мягкая, таинственная мудрость.
– Наше будущее, – сказал Дойл, снова с улыбкой глядя на малышей.
– Да, – согласилась женщина. – Будущее. – В ее устах это звучало как надежда.
Через несколько минут, когда Дойл вытаскивал мяч из спускного желоба под могилой пирата, к нему подошел пожилой мужчина, снял свою кепку для гольфа, всю в пятнах пота, и отер лицо белым носовым платком.
– Рад, что вы снова встали на ноги, – сказал старик.
Дойл не помнил, чтобы он не стоял на ногах, но, может, когда-то так и было.
– Спасибо, – сказал он.
– Я имею в виду площадку, – сказал мужчина. – Знаете, здесь я познакомился с будущей женой.
– Серьезно? – сказал Дойл, сунул руки в карманы, готовый сегодня выслушивать россказни любого старого дурака.
– Совершенно верно, – сказал старик. – Это было… ох… в пятьдесят первом или пятьдесят втором.
– Давно, – сказал Дойл.
– Не так уж давно, – сказал старик, оглядываясь. – Знаете, это было в такой же день, как сегодня; все эти люди, и дети, и моя жена, красивая, в том летнем платье с большими цветами, – они шли прямо по этой тропинке. – Он задумчиво улыбался, вспоминая прошлое. – Вы знаете, это место как будто не изменилось. Чертовски приятно, должен сказать.
– Я как раз думал об этом, – сказал Дойл.
– Мы и с детьми приезжали, – сказал старик, – в пятидесятые и шестидесятые. И отлично поиграли в тот день, когда американцы приземлились на Луну. Помните? Трудно было представить, что кто-то приземлится на Луну.
– Да, – ответил Дойл, – помню. – И он воскресил в памяти смазанные картинки в старом черно-белом телевизоре с рожками-антеннами и вспомнил, как Бак и одна из его блондинок шумно праздновали это событие и даже танцевали на барной стойке.
– Не часто их вижу, – сказал старик.
– Астронавтов?
– Их тоже, но я говорю о детях, – сказал старик. – Они уехали в колледж, обзавелись семьями и разъехались. Живут теперь сами по себе, как все остальные.
– Да, – сказал Дойл, думая о Пабло, который растет без него в южной Испании.
– Так вот, что я думаю о двадцатом веке, – сказал старик. – В смысле, он же закончился, да?
– Точно.
– Ну вот, эпитафия из трех слов, то, что должно быть выгравировано на его могильной плите:
– Да.
– Но не это место.
– Нет. Мы – скала. Волны просто омывают нас.
– Я бы хотел пожать вам руку, – сказал старик и пожал руку Дойлу. – Я приехал из Кейп-Мей ради этого. Прочитал о большом открытии в газетах, знаете ли. Традиции очень важны. – И от того, как он произнес «р», повеяло старомодной элегантностью.
– Традиции, – повторил Дойл и улыбнулся.
21
Они были в постели в комнате дяди, и Дойл был не очень трезв после трех крепких коктейлей, и уже без штанов. Его возбужденный член пульсировал, но он все еще возился с лифчиком Мегги; дрожащие пальцы не слушались, как у старшеклассника после школьного бала.
– Не могу расстегнуть.
– Вот так, – нетерпеливо сказала Мегги.
Она завела руки за спину, как делают все женщины, расстегнула замок, и ее груди оказались в ладонях Дойла. Они долго сидели, глядя друг другу в глаза. Дойл чувствовал себя неловко, смущенный своим желанием, возбужденный ее готовностью.
– Это должно было случиться, – сказала Мегги хриплым шепотом. – Я уже шесть месяцев вижу, как ты смотришь на меня.
– А как же Бак? – прошептал Дойл, но Мегги прикрыла ему рот ладонью.
– Занятия любовью не являются неуважением к мертвым, – сказала она и легла на спину в старомодной манере, положив руки на внутреннюю сторону бедер и раздвинув ноги. Дойл последовал за ней, не тратя времени на прелюдию, и когда он вошел в нее, то почувствовал себя кораблем, погружающимся в мягкий ил дна. Он оставался твердым в ней довольно долго, а она целиком стала плотью и мышцами, гладкой, как пляж с влажным, плотным песком. Мегги не позволяла ему менять положение и, крепко сцепив ноги у него за спиной, страстно приподнималась, впуская его до предела, пока не достигла оргазма. Дойл последовал за ней через несколько секунд.
Некоторое время он оставался сверху, их дыхание сливалось, кожа стала липкой от пота. Потом они отстранились, Дойл перевернулся на спину и лег рядом с ней. Бледная луна висела над лесом и океаном за алюминиевой створкой окна. Насекомые и лягушки пели влюбленным хором с болот. Мегги заерзала на матрасе, прижала колени к груди и обхватила их руками.
– Что ты делаешь? – спросил Дойл. – Я тебя обидел?
– Нет, – сказала Мегги, – но я считаю, что вы, Дойлы, кое-что должны мне.
– У тебя уже половина этой земли, – сказал Дойл, не понимая. – Что еще ты хочешь?
Мегги улыбнулась, глядя в потолок.
– Не важно, – сказала она. Потом: – Что бы ты сделал, если бы у тебя было сто миллионов долларов?
– У меня их нет.
– А могли бы быть, – сказала она. – Знаешь, Бак всегда говорил мне, что «Дароносица» лежит где-то в заливе, возле горы устриц, о которую разбилась, а все серебро из ее трюма валяется большой кучей на дне.
– Никаких сокровищ, – сказал Дойл. – Пожалуйста.
– Она там, – настаивала Мегги. – Никто не нашел ее, а у тебя есть карта.
– Ха-ха, – без энтузиазма сказал Дойл.
– Так что бы ты сделал, если бы нашел ее?
– Я бы бросил все дела.
– А потом?
– Потом я бы вернулся в ресторанный бизнес. Я имею в виду, что починил бы ресторан внизу и открыл бы его снова, с хорошей едой. В смысле, с настоящей хорошей едой. Не нужно описывать тебе, какие прекрасные морепродукты ловятся в этих водах. А все, что делают местные, – это панированное и жареное. Панированное и жареное! Бог мой! – Гурман в нем, отполированный утонченным вкусом Фло и двадцатью годами жизни в Испании, был слишком оскорблен этими словами.
– Нет ничего плохого в панировке и жарке, – фыркнула Мегги. – Но, послушай, у меня есть сбережения. Нам не нужно сто миллионов, мы можем подумать об этом прямо завтра.
– Сколько у тебя есть? – с интересом спросил Дойл.
– Достаточно, чтобы начать.
– Почему бы и нет? – произнес Дойл, и они погрузились в располагающее молчание. Потом он снова захотел ее, положил руки на ее груди, прижался губами к уху, но на этот раз она его оттолкнула.
– Не сейчас, – сказала она. – Нам придется подождать пару дней. Потом мы сможем повторить.
– Но я хочу сейчас, – жалобно сказал он, а Мегги засмеялась.
