— Сэр, я прошу разрешения доложить о нашем разговоре непосредственно штабу батальона.
По лицу лейтенанта пробежала натянутая улыбка и тут же исчезла.
— В этом нет необходимости, Гласс.
— Мне это необходимо, сэр.
— Вас все еще мучает совесть из-за убитого гука?
— Да, сэр.
— Следовательно, вы хотите действовать через мою голову?
— С вашего разрешения, сэр.
— Не морочьте мне голову, Гласс. Если я не дам разрешения, вы все равно обратитесь к полковнику Кэннону, не так ли?
— Так точно, сэр.
— Удивляюсь вам, Гласс. Неужели вы действительно думаете, что я настолько глуп?
— Я не думаю, что вы глупы, сэр.
— Что ж, насчет этого вы абсолютно правы. Вы не откроете полковнику Кэннону ничего нового, потому что я ему все рассказал. Все! Такова система командования. Каждая инстанция подкрепляет следующую, и так до самого верха. К счастью, крестьяне не видели, как Хэммер убивал мальчишку, и все прошло гладко. Инцидент исчерпан. Поймите это, Гласс.
— Слушаюсь, сэр. Теперь я понимаю.
— Очень хорошо. Я не раскаиваюсь, что не перевел вас отсюда вместе с Томасом и другими ненадежными солдатами из того патруля в лощине.
Его замечание удивило меня, и он заметил это по моему лицу.
— Вы ведь знали, что Томас застрелил Долла? Об этом знал весь патруль. Но тогда вы промолчали, не правда ли?
— Я этого не видел.
— Да, но вас не волновало, что Долл убит? Вы считали, что он это заслужил?
— Нет, сэр, я так не считал.
— Хотите рассказать мне об этом?
— Нет, сэр. Тот инцидент тоже исчерпан. Не так ли, сэр?
— Да, исчерпан, Гласс. А теперь ступайте отсюда к чертовой матери и помалкивайте. Не хочу больше слышать ваших жалоб.
— Больше не услышите, сэр.
На следующий день меня назначили в ночной патруль. Когда на закате мы собрались на инструктаж в палатке начальника патруля, я с изумлением и тревогой увидел там Хэммера. Мое беспокойство усилилось, когда он, дружески приветствовал меня, словно был рад увидеть старого дружка, каким я, разумеется, не был. Знает ли он, что я был у лейтенанта?
Во время инструктажа я плохо слышал начальника патруля. Мои мысли были поглощены Хэммером. Я не верил, что нас случайно поставили вместе. Лейтенант Колдрон всегда очень внимательно просматривал списки назначенных в патруль в своем взводе. Я исподтишка поглядывал на Хэммера, стараясь уловить какие-нибудь признаки его изменившегося отношения ко мне, но напрасно. Он спокойно слушал начальника патруля и, казалось, не замечал моего интереса к нему. Это была хитрая бестия, и мне следовало быть еще хитрее.
В то время главная задача наших ночных патрулей из четырех человек заключалась в защите базы от проникновения противника, который наносил короткие удары с целью подорвать наши склады и вообще постоянно нас беспокоил. Наши патрули были хорошо вооружены — винтовками, гранатами, ножами (на случай прямого столкновения с противником) — и обладали достаточной огневой мощью для уничтожения всего, что встретят или услышат в темноте. Особенно нервировало то, что часто было невозможно отличить противника от наших ночных засад, охотившихся на вьетконговцев в долине, и были случаи, когда мы в темноте убивали своих солдат. В большинстве случаев единственным тревожным признаком был звук — топот ног в кустах или треск сухой ветки, а иногда крик человека, сраженного ножом. Над нами постоянно висела угроза неожиданной засады, и это вызывало страшное напряжение, требующее предельной сосредоточенности. Нельзя было отвлекаться ни на секунду. Звук, который не удалось услышать, мог оказаться последним звуком в жизни.
В тот вечер мы проползли под проволокой и в угасающем свете дня пробрались через минное поле, окружающее нашу базу. Если не выйти до наступления полной темноты, рискуешь подорваться на собственной мине. По той же причине ночные патрули должны возвращаться не раньше рассвета, когда уже достаточно светло, чтобы видеть обратный путь через минное поле и чтобы их видело сторожевое охранение. Кроме того, противник имел больше опыта в ночных боевых действиях, и это ставило нас в еще более невыгодное положение. Вьетконговцы владели инициативой на всей территории. Они действовали — мы противодействовали. Из-за этого и более высокого процента потерь с нашей стороны ночное патрулирование считалось среди американских солдат самой беспокойной боевой задачей.
Миновав проволочное заграждение и минное поле, мы, пригнувшись, медленно двинулись по направлению к скалистым холмам метрах в двухстах от переднего края базы. Мы достигли их без происшествий и устроились слушать и наблюдать в течение ночи. Холм был отличным наблюдательным пунктом: с него проглядывался спуск в долину, откуда мог появиться противник. К тому же он был широкий, плоский и лишенный кустарника, так что нельзя было подойти к нему незаметно ближе, чем на тридцать метров.
Мы уселись полукругом: начальник патруля и Хэммер рядом, а другой солдат и я спиной друг к другу, наблюдая за левым и правым склонами холма. В течение примерно получаса все молчали, привыкая к ночным звукам: шороху листьев, вскрику какой-то птицы и непрерывному жужжанию комаров, отыскавших нас в темноте. Мы молча махали руками, отгоняя их от лица. Когда Хэммер шлепнул себя по шее, мы все напряглись.
— Прекратить это, — прошипел начальник патруля.
— Они съедят меня живьем, — пожаловался Хэммер.
— Ну и пусть. Хочешь, чтобы чарли убил тебя живьем?
— Убить живьем! Хорошо сказано, сержант.
— Кончай!
Бездействие в ночном патруле действовало на нервы сильнее, чем огневой бой. Мы сидели час за часом молча, в постоянном напряжении, стараясь отличить звуки, исходящие от человека, от естественных ночных звуков. Нельзя было ни покурить, ни пошевелиться, чтобы размять затекшие ноги. Через некоторое время ожидание и настороженное прислушивание начинают действовать на нервы, и вздрагиваешь даже от взмаха крыльев птицы в темноте или шелеста травы. Ночь кажется бесконечной, и чуть ли не хочется, чтобы появился противник, просто для того, чтобы снять напряжение от ночного бдения. Но ночь прошла без происшествий, и, когда забрезжил рассвет, нас охватило огромное чувство облегчения. Мы дождались, пока стало достаточно светло, чтобы отчетливо видеть дорогу, и стали готовиться к возвращению на базу. Внизу, в долине, рассеивался туман, и первые лучи солнца осветили поля слоновой травы. Мы оторвались от этого красивого зрелища, чтобы пуститься в обратный путь, как вдруг Хэммер закричал:
— Смотрите!
Сержант резко повернулся кругом:
— В чем дело?
— Вот! — Хэммер показал на опушку леса.
Два одетых в черное и вооруженных автоматами вьетконговца медленно шли по краю поля параллельно опушке. Пока мы молча наблюдали за ними, Хэммер поднял винтовку и прицелился.
— Стой! — сказал сержант. — Они вне досягаемости. Ты их только спугнешь.
Хэммер опустил винтовку:
— Они все равно уйдут.
— Возможно. Если только они идут не на нас, а от нас.
— Но ведь они направляются к югу, удаляются от базы.
— Посмотри-ка, Хэммер, они идут к концу тропинки, которая ведет вниз от южной окраины базы. Возможно, они готовят засаду на тропинке. Ведь по ней ходят дневные патрули.
