болтай, выполняй норму и терпи.
В конце концов Ксавье внял доводам и однажды ночью ответил:
– Я постараюсь следовать твоим советам.
Каждый месяц Женевьев приезжала на свидание. Для них это был источник жизни.
– Она тебя очень уважает, – говорил Ксавье, возвращаясь.
В сердце Ла Скумуна это было единственным светлым лучиком. Женевьев жила одна в квартире на Канебьер, с тех пор как Мод наслаждалась идеальной любовью с одним корсиканцем, державшим забегаловку в Марселе, в квартале Опера.
Ла Скумун не обижался. Корсиканец встретился с мэтром Рошем и предложил денег, а также бросить Мод, если скажет Ла Скумун. Через посредство Женевьев Ла Скумун ответил, что денег ему не надо, что он благодарит корсиканца за его предложение и от души желает ему удачи.
Мод была славной девчонкой, вот только не выносила одиночества в постели. Ла Скумун на нее за это не сердился. Единственное, чего он хотел: выбраться из тюрьмы со своим собратом по приключениям. А это было непростым делом.
Однажды ночью Ксавье прижался лбом к прутьям решетки, чтобы быть ближе к Роберто, и тихо шепнул ему на ухо:
– Я видел винтовки в комнатке возле кабинета старшего надзирателя.
Ксавье задержался там на несколько минут, выходя из комнаты для свиданий, и все срисовал.
– В пирамиде, с цепочкой? – спросил Роберто.
– В пирамиде, но без цепочек. Просто так. Протяни руку и они твои.
Кабинет старшего надзирателя находился за пределами собственно тюрьмы, по ту сторону толстой решетки. На прогулке заключенные проходили вдоль этой решетки, образующей одну из сторон прямоугольника двора.
Во время прогулки решетка никогда не открывалась.
Санчасть тоже находилась по другую сторону решетки.
– Я раз видел, как один парень хлопнулся в обморок, но они не открыли, а дождались, пока остальных убрали со двора.
В кабинете старшего надзирателя была лестница в коридор, ведущий в парадный двор-садик. В конце аллеи находились стена и входная дверь. Последняя дверь.
– Если прорваться туда со стволом, считай, что ты уже на воле, – сказал Ла Скумун.
– Надо рвать отсюда когти, – настаивал Ксавье.
По мере того, как проходили месяцы, люди теряли всякую инициативу. Большая часть заключенных была аморфна. Но теперь во время прогулок Ксавье и Роберто не сводили глаз с решетки.
Они шли локоть к локтю под ритм глухих ударов сотен сабо о цемент, предполагая действовать по интуиции, одним порывом.
Если дверь откроется сразу после любого инцидента, они попытают свой шанс. А пока искали способ спровоцировать открытие этой двери, что помогало мириться с режимом.
Всякий раз входя в комнату для свиданий, Женевьев останавливала взгляд на брате, потом как-будто искала кого-то другого. У нее была безумная надежда, что однажды там окажется Робертс Все время говоря и думая о нем, она удивлялась, что Ксавье приходит на свидания один.
– Скажи ему, что я живу совсем одна, – попросила она брата.
– Все лучше, чем общаться с типами вроде нас, – ответил Ксавье.
Он искренне так думал. Ла Скумун не расспрашивал друга о визите Женевьев. Он ждал.
Сначала Ксавье заговорил о политике. Международная обстановка ухудшалась, в мире слышались звуки надвигающейся войны.
– Женевьев говорит, что нам, возможно, удастся завербоваться в армию.
Горе одних часто бывает радостью других. Барабанная дробь, разрешение искупить вину перед обществом кровью на поле боя и – прощайте, неотсиженные годы.
– Это было бы слишком хорошо! – вздохнул Ла Скумун, однако поверил в такую возможность, коль скоро поверили все в централе.
– Еще она сказала, что живет одна.
– Ну и что? На кой хрен мне это знать? – пробурчал он.
– Она меня попросила: «Скажи ему, что я живу совсем одна», вот я и выполнил ее просьбу.
– А-а! – протянул Ла Скумун и больше не разжимал зубов.
Куранты отбивали часы, половины часа и четверти. В сильные морозы их голос становился странным: неподвижным застывшим. Для съежившихся под одеялами зэков ночь казалась бесконечной.
Объявление войны зажгло в потухших глазах заключенных огонек. Их не могут оставить мариноваться здесь. Молодых надзирателей мобилизовали. Администрация вернула из отставки стариков, желавших доказать, что они стоят иного молокососа.
Жизнь стала адской, однако надежда на то, что «что-нибудь произойдет», поддерживала людей. Ксавье и Робертс больше не выжидали открытия решетки. Поговаривали о всеобщей амнистии, о создании особых частей из заключенных. На случай отступления администрация будет вынуждена открыть двери всех тюрем, чтобы не оставлять противнику здоровых мужчин – вот какие слухи циркулировали по тюрьмам, и надзиратели их подтверждали.
Женевьев не жаловалась ни на воздушные тревоги, ни на трудную жизнь. Ее торговля жила, она уже представляла себе Роберто и Ксавье в солдатской форме. Робертс…
После поражения ворота централа остались закрытыми, на тюрьму обрушился голод. Ксавье взбунтовался и загремел в карцер.
Комната длиной в двадцать пять метров находилась на первом этаже. Наказанные ходили гуськом. Ритм шагу задавал, рявкая приказы, надзиратель. Каждый час – обязательная пятиминутная передышка. Люди садились на камень в виде сахарной головы. Ступни ног, прижатые к боковой поверхности камня, не должны были касаться пола. Руки лежали на коленях. Острие «сахарной головы» причиняло такую боль, что уже к концу первого дня сидеть было невозможно. Тем, кто ставил ноги на пол, чтобы отдохнуть во время передышки, наказание продлевалось.
Из еды давали ломоть хлеба и кружку воды. Хлеб жевали на ходу. Наказанного, упавшего от усталости, бросали в карцер. Симулянтов живо приводили в чувство и возвращали на место. Тех же, кто действительно дошел до ручки, отправляли в санчасть, откуда они обязательно выходили вперед ногами.
Всякий раз, когда Ксавье получал две недели карцера, Роберто боялся, что он оттуда не вернется.
Через год после заключения перемирия Роберто назначили кладовщиком. Это позволило ему делать маленький бизнес. Трюк был прост: он закрывал глаза на некоторые поступления тканей. Бригадир швейников, бывший профессиональный портной, шил из съэкономленных тканей одежду. Что же касается вольнонаемного завскладом, то он подкармливал обоих высококалорийной пищей, которую те тайком съедали на складе.
Часть Роберто оставлял для Ксавье, поедавшего дополнительный паек в туалете своего цеха. Притупившийся голод успокоил его. К тому же, у Роберто появилась идея.
– Заведующий замазан по уши, – объяснил он Ксавье. – Пусть в следующем месяце Женевьев пошлет ему передачу с чем-нибудь. Килограмма на три. Он мне ее передаст.
– Как еще пройдет свидание. Если я буду один, дать адрес не получится. Филин так и пялится на Женевьев.
– Сделаешь, как только сможешь. Если сработает, в следующем месяце передадим ему вторую, а в третью она положит пушку, которую попросит у Мигли.
– Твою мать! – тихо выругался Ксавье.
Он уже представлял, как со шпалером в руке толкает впереди себя директора тюрьмы. И все двери открываются перед ним, словно по волшебству.
Ксавье пришлось ждать три месяца возможности передать Женевьев сообщение. По случаю Пасхи комната для свиданий была переполнена. Десять заключенных из четырехсот встречались с близкими родственниками…
Женевьев поняла, собрала передачу и отправила по указанному адресу.
Через два дня Роберто сорвал стягивавшую сверток веревку на глазах завскладом, чтобы тот
