берега. На следующее утро спозаранку мы опять взялись за работу, и к полудню шланг дополз до залива; к вечеру еще один отрезок шланга, поддерживаемый при помощи спасательных поясов, был перекинут через 300 метров водной поверхности, и теперь трубопровод протянулся от водопада до самого корабля. Мы исчерпали свои запасы топливного шланга и пожарных рукавов, и в некоторых местах обрезки трубопровода пришлось смастерить из парусины. В полночь результат наших двухдневных усилий оказался под угрозой из-за сильного шквала, который обрушился на «Атлантис». При этом были оборваны швартовые канаты, закрепленные на берегу и удерживавшие корму судна в устойчивом положении, что привело к рассоединению наших шлангов. Но к счастью, шквал прошел так же быстро, как и налетел, и мы смогли устранить повреждения.
На следующее утро Фехлер был у водопада со своими людьми. Настал момент, когда нам предстояло узнать, не оказались ли напрасными наше плавание к острову Кергелен и все наши труды. В напряжении я стоял на юте у конца трубопровода в ожидании той минуты, когда вода начнет поступать на борт. Фехлер и его люди висели – почти в буквальном смысле этого слова – внутри водопада. Я со своей стороны по- прежнему был убежден, что поток воды унесет бочку, а вместе с ней и Фехлера. Бочку подвесили в водопаде – это было чудо, – она осталась на месте. Мы даже не могли на это надеяться, поскольку давление воды было почти таким же сильным, как на пункте водоснабжения у моста Блюхера в Киле. В течение двух дней вода лилась в цистерны «Атлантиса», и весь план увенчался поразительным успехом. Мой старший боцман Руссофф, которого на всем флоте звали Франц, печально наблюдал, как его любимые пивные бочки наполнялись ледниковой водой вместо пива.
Несколько дней я с беспокойством следил за тем, как медленно идет дело с ремонтом корпуса судна. Мы до сих пор не были совершенно уверены в характере и размере повреждений и не совсем ясно представляли себе, как можно остановить течь. Подводная кислородно-ацетиленовая горелка постоянно гасла, а единственный матрос, который знал, как с ней обращаться, был отправлен домой на борту «Тираны». Поэтому у нас не было иного выхода, кроме как по очереди рассверливать каждый поврежденный лист обшивки, обвязывать его канатами и с трудом поднимать на борт с помощью брашпиля. Одновременно мы должны были откачивать воду из форпика и цистерны номер 1 и заделывать пробоины цементом под давлением; чтобы выполнить эту работу, четверым матросам, стиснутым в узком отсеке под высоким давлением, потребовалось двенадцать часов. Первые результаты были удовлетворительными, и казалось, что корабль водонепроницаем, но позднее обнаружились признаки течи в другом месте. Устав получать неполные донесения, мой главный механик решил сам спуститься под воду и лично осмотреть корпус, хотя он не проходил подготовку водолаза. То, что он мне рассказал, подтвердило мои опасения – на водолазов нельзя было положиться, и их донесения были противоречивы. Я тоже решил спуститься на воду, чтобы самому во всем убедиться. После краткого инструктажа, полученного от старшего команды водолазов, я перевалился через борт и обнаружил, что основная течь находится в том месте, где вдавило внутрь шпангоуты двойного дна. Повреждение оказалось серьезным, но, слава богу, его можно было устранить.
Близился сочельник, но до сих пор ни у кого не было времени, чтобы насладиться отдыхом, который я им обещал, и расслабиться. Странное чувство охватило людей, когда замерцали свечи и зазвучали старинные немецкие рождественские гимны. Рождественские елки, которые любовно смастерили из черенков от швабр, бечевки и проволоки, покрасив их зеленой краской, выглядели почти как настоящие. Во время богослужения я прочел историю Рождества Христова из Евангелия от святого Луки, а затем заговорил о родных и близких, оставшихся дома, которые обязательно думают о нас в этот момент. Закончив свой рассказ, я вдруг осознал, насколько тесно связали нас прочные узы товарищества. Каждому члену экипажа я вручил небольшой сверток с подарками из рождественской почты, которую мы обнаружили на борту «Автомедона». Снаружи внезапно налетел ураган, и анемометр[30] сразу зашкалило; ветер свистел и завывал, что «Атлантис» стоял, надежно закрепленный, в удобном заливе Газел-Бэй. Рождественским утром верхняя палуба была белой от снега.
Командующий флотом гросс-адмирал Редер не забыл послать нам свои поздравления и прибавил к ним награды – пятнадцать Железных крестов 2-го класса, которые я должным образом раздал во время рождественского парада особо отличившимся матросам. В «день подарков» [31] первая группа из 39 человек отправилась в увольнение на берег. Они могли идти куда хотят и заниматься чем пожелают. Они знали, что остров необитаем, но их товарищи рассказали, что недостатка в животных нет, и они теперь могли сами в этом убедиться. На берегу гордо стояли чопорные пингвины, причем одна семья располагалась поодаль от другой. Время от времени пингвины, подобно стрелам, вонзались в воду. Смешные серые тюлени внезапно приподнимались на жесткой кочковатой земле, сердито протестуя против того, чтобы их тревожили, а огромные морские слоны неуклюже ковыляли вокруг своих таких же внушительных жен и время от времени оглушительно рыгали. На острове обитали дикие утки и куропатки, стаи скалистых голубей, большие темно-коричневые чайки и белые альбатросы; можно было ловить кроликов и собирать моллюсков. Партии увольняемых на берег обычно возвращались в конце дня усталые, но довольные, а имевшиеся в команде корабля баварцы, которые не были еще в увольнении, грустили при виде гор, с нетерпением ожидая, когда наконец сойдут на берег. Проходили дни, и постепенно менялись очертания «Атлантиса». Труба стала шире, из-за чего весь корабль словно уменьшился в размерах; мы убрали крышу с верхнего мостика, и вся конструкция его стала казаться ниже. Тщательно осмотрев судно снаружи, я был доволен тем, что описание, данное спасшимися с «Оле Якоба» британским властям в Гонконге, более не соответствовало облику корабля; он действительно выглядел так, как судно, с которого мы его копировали, – «Тамезис» компании Вильгельмсена. Поскольку судно было построено в 1939 году, внешний вид «Тамезиса» не был широко известен, а его позывной даже не был занесен в судовой регистр Ллойда, и я отметил про себя, что при очередном сеансе связи необходимо запросить об этом Морской штаб.
В канун Рождества у нас произошел трагический несчастный случай. Занимаясь покраской трубы, матрос поскользнулся и рухнул на палубу, получив переломы обоих бедер. Он умер вскоре после часа ночи 29 декабря, и эта новость бросила тень на весь корабль. Два дня спустя его похоронили со всеми воинскими почестями, и мы поставили крест над его могилой, которая, должно быть, наверняка расположена южнее всех немецких военных погребений.
Радиосводки на Новый год сообщали об активности рейдеров в Индийском океане и, в частности, об обстреле фосфатной станции на острове Науру – как мы узнали позднее, это была работа адмирала Эссена на «Комете», – и высадке 490 пленников на остров Имару с того же самого корабля. Из Манилы сообщали о еще одном рейдере, в который превратили британское грузовое морское судно «Гленгарри», а Новая Зеландия упомянула мое собственное имя. В тот же день мы получили первую «встряску» в новом году. Морской штаб в энергичных выражениях запретил дальнейшие операции вроде той, которая планировалась против Рабаула[32], – это сообщение было адресовано «Комете». Далее сообщалось, что Морской штаб неодобрительно относится к потоплению танкера «Тедди», а также к операциям, проведенных в районе 80° восточной долготы, о которых Морской штаб в свое время не был уведомлен, – это сообщение предназначалось для наших ушей.
Наш отдых подходил к концу. Погода была очень неустойчивой, и барометр то поднимался, то падал, когда ураганные ветры завывали над нашими головами, но Газел-Бэй подтвердил свою репутацию идеальной якорной стоянки, и наш корабль не шелохнувшись стоял на якорях. 10 января 1941 года – спустя шесть дней после нашего прибытия – мы вышли из протоки Фондр-Бранч. Сначала мы взяли курс на север и шли со скоростью 7 узлов, но потом увеличили скорость до 9 узлов и при этом лихорадочно наблюдали, не появится ли свежая течь в форпике; но наши цементные заплаты выдержали испытание даже тогда, когда той ночью мы дали бортовой залп. Я радировал Морскому штабу: «Приступаю к боевым операциям. Возможна высокая скорость, если позволит погода. Прошу разрешения остаться в Индийском океане». После дальнейших изматывающих испытаний, в течение которых не было обнаружено новых утечек, мы увеличили скорость до 14 узлов, держа курс на Австралийские морские коммуникации, где я предложил увеличить радиус наших операций, используя гидроплан в качестве самолета-разведчика. 18 января, в годовщину основания рейха, германское радио выдало пропагандистскую речь, презрительно издеваясь над «трусостью и некомпетентностью британского флота, который до сих пор не смог положить конец боевым действиям германского торгового рейдера-одиночки». Команда моего корабля негодовала по поводу этой речи так же пылко, как и я сам; что бы ни чувствовали те, кто оставался на родине, нам меньше всего
