– Вы не поняли, Светушко… Это от вас у меня не может быть детушек.
– Подумаешь!.. Зачем нам дети… люба моя? Нешто вам плохо со мной?
О боги, что я несу? Что я несу!..
У нее задрожали губы. Было видно, как она изо всех сил пытается справиться со стоящим в горле комом.
Свет безмолвствовал.
Наконец она вновь заговорила, спешно, захлебываясь, словно боялась, что он прервет ее, а повторить рвущиеся из души слова она уже не сумеет.
– Вы волшебник, Светушко, вы не ведаете женщин, вы думаете, мы такие же, как вы, а мы не такие, боги велят нам рожать, и я не смогу без детей, зеленцы будут учащаться, а я не хочу изменять вам, живя в вашем доме, ведь я люблю вас и в конце концов просто сойду с ума…
Она замолчала и облегченно вздохнула – видно, неподъемная тяжесть с хрупких рамен была сброшена.
– Так-так-так… – сказал Свет. – И вы уже нашли себе нового хозяина и будущего отца своих детей?
Он чувствовал себя дурак дураком. Он сказал глупость и прекрасно понимал это, но что бы тут прозвучало умно – он не имел ни малейшего понятия. И не способны тут помочь ни «Сень на твердыни», ни «Счастье на двоих»…
– Как вы можете, чародей! – Снежана вздернула подбородок. – Нешто я похожа на неблагодарную тварь!
– А ведь прошлая ночь вам понравилась!
Не то, не то, но – о боги! – где мне взять то?..
И тут она схватила край фартучка, сунула в рот. И разрыдалась – бурно, исступленно, неудержимо.
Так она не плакала ни разу.
Свет вскочил из-за стола, растерянно потоптался, не зная, что делать, чем утешить. Слов по-прежнему не было, а прижать ее к груди он ныне почему-то не мог. Тогда он просто налил воды из графина, неловко сунул ей в десницу стакан и отвернулся.
Рыдания прервались, и в наступившей звенящей тишине стало слышно, как она судорожно глотает воду.
– Спасибо, чародей…
Свет обернулся.
Забава отставила стакан, вытерла фартуком лицо.
– Простите меня! Какая я дура, да?..
– Нет… – Он не смог произнести «люба моя», и она, похоже, поняла это.
Встала, поставила на поднос чашку с недопитым чаем.
– Я пойду?
– Куда вы пойдете с зареванным лицом! Посидите здесь, сюда никто не войдет.
Она вернулась в кресло.
Свет вышел из кабинета, наложил на дверь отвращающее заклятье. Побродил по дому, поговорил о какой-то чепухе с Берендеем, заглянул на кухню. Вновь поднялся на второй этаж, снял заклятье.
Забава уже успокоилась. Лишь синие глаза были грустными-грустными.
– Раньше вас никогда не волновало мое зареванное лицо, – сказала она, и в голосе ее прозвучала непонятная для Света благодарность. – Так что вы мне ответите, чародей? Могу я искать новую работу?
– А как ваш дядя к этому отнесется? – сказал Свет. И сразу осознал: опять не то. Но того не было – ни в сердце, ни на языке.
– С дядей я сама поговорю. Главное, чтобы вы были согласны…
И тогда Свет отважился:
– Поступайте, как знаете. Я заранее согласен на любое ваше решение.
19. Вечор. Снежана.
Брат вернулся с работы в семь тридцать. Один-одинешенек.
Томящаяся в ожидании Снежана не удержалась, выбежала в сени, навстречу:
– А где наш чародей?
Сувор снял шляпу, пристроил на вешалку зонтик, отряхнул штаны. И лишь опосля этого хмуро произнес:
– Уехал в столицу ваш чародей. Еще до полудня. Какие-то срочные дела у вашего чародея…
Снежане словно ушат ледяной воды на голову опрокинули. Сглотнула слюну. Привычно чмокнула брата в колючую ланиту. И двинулась прочь. На лестницу, в коридор… Вернее, должна была двинуться. Ибо напрочь не помнила, как добралась до своей комнаты. Пришла в себя, споткнувшись о порог. Ухватившись за спинку стоящего возле двери стула – откуда он здесь?.. – удержалась на ногах. Отлетел в сторону другой, ни в чем не повинный стул, но Снежана его и не заметила. Пронеслась по комнате и, разрыдавшись, бросилась на кровать, уткнулась в подушку.
Уехал! Взял и уехал – ни слова не сказав, не попрощавшись. Как будто и не было ничего.
А впрочем, ничего и не было. Не было!.. Но могло бы быть. Вестимо, могло – ни к чему лгать самой себе… Если бы хоть глазом моргнул, если бы дал понять… Как она вечор обрадовалась ему! Гонор – не в счет, это так, от излишнего воспитания… А на самом-то деле не удержалась бы, никак не удержалась, сказала бы все. Что обожает, что жить без него не может, что готова ради него на любое…
И была готова.
Любить – так любить, бежать – так бежать…
Но он, индо дав волю рукам, вел себя, как вымороженный истукан. Словно и не искал ее. Вернее – не ее искал. Пришел вот: вроде бы и к ней – да не к ней. И когда тискал перси – словно не ее он тискал. И когда колено вдвинул между стегон – какой огонь в животе воспылал! – разочарованно вздохнул, будто обнаружил вовсе не то, что требовалось. Пара дежурных банальностей, и сбежал. Осталось лишь ощущение гигантской, невообразимой ошибки. И невыносимая, как стыд, тоска…
В грудь колотили изнутри чем-то тупым и неотступным. Персты судорожно сжимали подушку. А мысли метались, как вспугнутая неудачливым охотником птица.
Не мог он так… может, мама руку приложила… «какого запаха любовь, какого цвета?»… с нею, Снежаной, – не мог… мало ей оказалось воспитательной беседы с дочерью… «и как она тепла иль холодна?»… или вправду заботы уехать заставили… и должен вернуться… «когда сжечь сердце проще – в знойный межень»… пусть завтра, пусть через год… как больно, о боги!.. «в мороз иль буде на дворе весна?»… все равно стану ждать и дождусь… пусть и волшебник, пусть чародей…
Мысли вдруг споткнулись. Как она давеча – о порог собственной комнаты…
А что, буде именно в этом все дело? Ведь чародей не просто волшебник, а… как они меж собой выражаются?.. «волшебник высшей квалификации»… Погодите, погодите, голубушка! Ведь если присушивать сердце горазды ведьмы, то почему на такое не способен чародей?.. И разве не могло случиться, что он присушил к себе сердце несчастной девицы Снежаны Нарышкиной?.. Скажем, в интересах их проклятого сыска…
Слезы мгновенно высохли. В теснящуюся грудь изнутри стучали по-прежнему – неотступно и безостановочно, но теперь уже другим – острым и жгучим. Персты сжались в кулачки.
Погодите, погодите, голубушка!.. А чем же еще объяснить, что токмо позавчера вы изо всех сил ненавидели его, а ныне умираете от любви? Нешто так в жизни бывает?..
Вестимо, Снежана догадывалась, что бывает, но с нею – с нею! – так быть не могло. И плевать, что ей нравились
Зато теперь становится понятным… нет, не понятным… и не объяснимым… скорее, теперь выглядит возможным его вчерашнее поведение. Если он ее в чем-то подозревал, вполне мог вести себя таким странным образом. Вот только в чем ее можно подозревать? В убийстве Клюя?.. Какая, право, чушь!
Ладно, это не главное. Главное – что с присушкой можно справиться. Пойти, скажем, к какой-нибудь ведьме. Деньги у меня на счету имеются. Папа, правда, проверит – расспрашивать начнет… Ну да папе можно и соврать. Не в первый раз!.. Вот токмо не очень мне хочется идти к ведьме. К ведьме – это было бы
