Снова я раздумываю о Божьей справедливости, поскольку, если бы иваны пошли чуть позже, меня скрыла бы темнота. Я буквально чувствую, как под ногами русских дрожит земля. Мои нервы напряжены до предела. Я украдкой смотрю назад. Люди и лошади проходят мимо меня на расстоянии всего 100 метров. Почему ни одна собака меня не учуяла? Почему никто меня не нашел? Пройдя мимо меня, русские расходятся цепью на два метра друг от друга. Если бы они сделали это на 50 метров раньше, они бы натолкнулись на меня. Скоро русские исчезают в медленно сгущающихся сумерках.
Вечернее небо становится темно-голубым, появляются первые слабые звезды. На моем компасе нет фосфорического покрытия, но света еще достаточно, чтобы я мог определить направление, – следует двигаться на юг. Я замечаю перед собой крупную и легко различимую звезду, имеющую небольшую соседку. Пусть она будет моей путеводной звездой. Интересно, как русские называют созвездие? Опускается темнота, и я больше ничего не вижу, останавливаюсь, одеревенелый, голодный, почти не чувствуя боли, от нестерпимого желания пить. Я вспоминаю о моем шоколаде – но я оставил его в меховой куртке на берегу Днестра. Обходя дороги, тропинки и деревни, в которых иван наверняка имеет дозоры, я иду прямо к своей звезде по пересеченной местности, вверх и вниз по холмам, пересекаю ручьи, болота и трясины, а также поля торчащих стеблей кукурузы. Мои голые ноги порезаны. Снова и снова в открытом поле я спотыкаюсь о большие камни. Постепенно перестаю ощущать нижние конечности, только желание жить и сохранить свободу побуждает меня продолжать путь. Они неразделимы – жизнь без свободы теряет смысл. Как глубоко иван прорвал фронт? Сколько мне еще идти? Когда я слышу лай собаки, мне приходится идти в обход, поскольку дома поблизости наверняка населены не друзьями. Время от времени я вижу вспышки артиллерийских выстрелов на далеком горизонте и слышу глухой рокот; по всей видимости, наши ребята начали артиллерийский обстрел. Но это означает, что русские прорвались далеко. В долинах между холмами непроницаемая темень, и здесь я временами попадаю в ямы, наполненные грязью по колено. Однажды увязаю столь глубоко, что не хватает сил выбраться – падаю вперед на твердый край ямы, чтобы вызволить ногу. Здесь я лежу десять минут, чувствуя, что мои аккумуляторы совсем разрядились. Немного отдохнув, набираюсь сил, чтобы подняться на покатое возвышение. Но скоро такая же неприятность повторяется со мной снова, на следующей же неровности. Это происходит в девять вечера. Теперь мои резервы истощились полностью. Даже после продолжительного отдыха я не могу восстановить силы. Без воды, еды и сна продолжать путь невозможно. И я решаю заглянуть в какое-нибудь уединенное жилище.
Я слышу, что где-то на расстоянии лает собака, и иду на звук. Похоже, я недалеко от какой-то деревни. Через какое-то время подхожу к какому-то сельскому домику, и здесь мне трудно справиться с яростно лающей собакой. Боюсь, что она может привлечь часовых из какой-нибудь близлежащей деревни. Я стучу в дверь, но никто не отвечает; возможно, здесь никого нет. То же повторяется в следующем доме. Я направляюсь к третьему. Когда и здесь не удается добиться никакого результата, я начинаю испытывать нетерпение и бью окно, чтобы забраться внутрь. В этот момент дверь открывает старая женщина с закопченной керосиновой лампой. Я уже почти пролез в окно, но теперь выпрыгиваю обратно и вхожу в дверь. Старая женщина пытается выдворить меня обратно. Я решительно проталкиваюсь мимо нее. Повернувшись к ней, я показываю в направлении на деревню и спрашиваю: «Большевики?» Она кивает. Отсюда я заключаю, что иван занял деревню. Тусклый свет лампы совсем слабо освещает комнату, в которой есть лишь стол, скамья и древний шкаф. В углу какой-то седоволосый старик храпит на довольно кривоногой кровати. Ему где-то около семидесяти. У этой пары есть только эта кровать. Не произнеся ни звука, я иду к ней и ложусь. Что я могу сказать? Русского я не знаю. Тем временем они видят, что я не хочу сделать им ничего дурного. Босой, в рваной одежде, с запекшимися на рубашке пятнами крови, я скорее жертва нападения, чем грабитель. И меня не трогают. Старуха укладывается в ногах. Над нашими головами продолжает слабо светить лампа. Мне даже не приходит в голову спросить: есть у них что-то из одежды и обуви, можно ли перевязать мою рану. Я хочу лишь отдохнуть.
Скоро меня начинает мучить жажда и голод. Я сажусь на кровати и умоляюще складываю руки, после чего жестами показываю, что хочу есть и пить. После короткого колебания старуха приносит мне кувшин с водой и ломоть немного заплесневелого кукурузного хлеба. Не ел ничего лучшего за всю мою жизнь. С каждым глотком и каждым куском хлеба чувствую, как растут мои силы, воля к жизни и инициатива. Поначалу я глотаю хлеб жадно, затем начинаю жевать более тщательно, обдумывая ситуацию и составляя план действий на будущее. Наконец я покончил с хлебом и водой. До часу ночи мне следует поспать. Сейчас 9.30 вечера. Отдохнуть необходимо. И потому я снова ложусь на деревянное ложе и погружаюсь в чуткий сон. Приходится просыпаться каждые четверть часа с пунктуальностью будильника, чтобы проверить время. Ни в коем случае нельзя глубоко засыпать – мне нужно уйти как можно дальше на юг. 9.45, 10 часов, 10.15 и так далее; 12.45, 1.00. Пора! Я осторожно выхожу из дома; старуха закрывает за мной дверь. Спросонья, из-за непроглядной темноты или же скользкой ступеньки, я оступаюсь.
Идет дождь. Даже собственной руки я не могу разглядеть. Путеводная звезда исчезла. Как же теперь найти дорогу? Вдруг вспоминаю, что, когда я выходил из дома, ветер дул мне в спину. Снова нужно идти по ветру, чтобы держать курс на юг. А не переменился ли он? Направление ветра определить трудно – боюсь, что, ориентируясь на него, я начну ходить по кругу. Передо мной непроглядная, как чернила, темнота и препятствия разного рода. Я проваливаюсь куда-то и ушибаю голень. Собаки подняли лай – значит, где-то поблизости дома, деревня. Мне остается только молиться, что я в следующую минуту не столкнусь с русским часовым. Наконец на открытом пространстве определенно можно сказать, что ветер дует в спину. Дворняги успокоились и стихли. Я бреду, как раньше, вверх по холму, затем спускаюсь по его склону, снова вверх, вниз, через кукурузные поля, по камням, сквозь перелески, где сохранять направление труднее, поскольку там уловить, куда ветер дует, сложней. На горизонте вижу непрекращающиеся вспышки орудий и слышу мерные раскаты выстрелов. Можно прокладывать курс по слуху. Вскоре после трех утра я замечаю слева от себя серый свет – начинается день. Это хороший признак, поскольку говорит, что ветер не изменил направление и я иду точно на юг.
Я прошел уже 10 километров. Поскольку вчера уже были преодолены еще 15, то теперь я нахожусь примерно в 25 километрах от Днестра, передо мной вырастает холм примерно в 250 метров высотой, лезу наверх. Возможно, с вершины будет видна общая панорама, и тогда я отмечу для себя несколько ориентиров. Но хотя местность уже ярко освещена, каких-то определенных ориентиров найти не удается. На многие километры справа и слева видны лишь три маленькие деревушки. Хорошо то, что холм тянется с севера на юг, так что я продолжаю двигаться по хребту. Скаты холма пологие, а кустов мало, так что, если кто-либо ко мне будет приближаться, его легко будет увидеть. Преследователям придется карабкаться на холм, а я быстро спущусь по другой стороне. Да и кто будет меня здесь искать? На сердце у меня легко, поскольку я чувствую, что смогу пройти на юг немало километров. Хочется уйти как можно дальше от места, где меня искали.
Длина холма, по моим прикидкам, составляет 10 километров, это для меня бесконечное расстояние. Но так ли это уж и много? Я подбадриваю себя, что бегал 10 километров по утрам. Причем несколько раз, и укладывался в сорок минут. То, что ты тогда сделал за сорок минут, ты можешь сейчас сделать за шестьдесят – и призом будет свобода. И потому представь, что ты бежишь марафон!
Подобную картину может изобразить только сумасшедший художник – бегущий марафон человек на вершине горы, с босыми, истекающими кровью ногами, с тесно прижатыми руками, чтобы уменьшить боль от раненого плеча.
Ты должен сделать это… думай только о беге… и беги… и продолжай бег.
Но время от времени мне приходится переходить на медленную трусцу или на шаг, чтобы преодолеть следующую сотню метров. Затем я начинаю бег снова… Это не займет больше часа.
Но вот, к несчастью, мне приходится оставить спасительную высоту, поскольку холм спускается. Передо мной расстилается широкая равнина, причем в моем направлении идет небольшая лощина. Это опасно, если мне встретится какая-либо неожиданность. Кроме того, время подходит к семи, и вероятность нежелательной встречи возрастает.
К тому же мои аккумуляторы снова разряжены. Я хочу пить… есть… отдохнуть. До сих пор я не видел ни одной живой души. Какие мне предпринять предохранительные меры? Что я могу сделать? Я не вооружен; я только хочу есть и пить. Вспомнить про воздержанность? Воздержанность – это добродетель, но голод и жажда – это элементарные потребности. Нужда заставляет забыть об осторожности. На горизонте появились в утреннем тумане два деревенских дома. Я должен пробраться в какой-нибудь…
На мгновение я останавливаюсь в двери сарая и оглядываю уголки. Ничего нет. Абсолютно пустое
