– Приготовьтесь к атаке. Все вместе. Ближе друг к другу – атака!
И я перехожу в атаку на мост. Пикируя, я вижу вспышки зенитных орудий. Мимо моего самолета летят снаряды. Хеншель говорит, что небо напоминает массу ваты, – так ему представляются облака разрывов. Наш строй нарушается, что делает его более уязвимым для истребителей. Я предупреждаю следующих за мной:
– Продолжайте полет, догоняйте, нам так же трудно, как и вам.
Ни одного бранного слова с моего языка. Я поворачиваю назад и пикирую с высоты 400 метров, так что моя бомба падает совсем рядом с мостом. По всей видимости, дует сильный ветер.
– Ветер с правого борта, внесите поправку направо.
Прямое попадание нашего третьего номера уничтожает мост. Делая круг, я определяю местоположение все еще ведущих огонь зенитных орудий и отдаю приказ атаковать их.
– Они сегодня работают чертовски точно, – выражает свое мнение Хеншель.
К сожалению, два новых экипажа немного отстали после пикирования. Русские «Ла» сбивают их. Один из них совершенно изрешечен и проносится мимо меня в глубь вражеской территории. Я пытаюсь догнать его, но не могу ради него бросить всю эскадрилью. Я кричу ему по радио, ругаю его – все бесполезно. Он летит на русский берег Днестра. От самолета идет только тонкий дымный след. Самолет определенно может летать еще некоторое время и вполне способен достичь нашей линии фронта.
– Этот идиот не может справиться со своими нервами, – замечает Фикель по радио.
Я больше не могу отвлекаться на подбитый самолет, поскольку мне нужно собирать рассыпавшийся строй и двигаться назад. Через четверть часа красные истребители вынуждены несолоно хлебавши повернуть назад, а мы в обычном строю возвращаемся на нашу базу. Я приказываю штурману 7-го звена вести самолеты домой. Вместе с лейтенантом Фишером, летящим на другой штабной машине, я поворачиваю и на низкой высоте лечу назад, обыскивая поверхность Днестра и ровные берега на другой стороне. На небольшом расстоянии впереди в направлении моста я вижу русские истребители на высоте 1–3 километров. Но здесь, над самой поверхностью воды, меня трудно заметить, и вряд ли они меня обнаружат. Поднявшись над берегом, я внезапно замечаю наш самолет в 3–4 километрах направо. Самолет совершил вынужденную посадку на поле. Рядом стоит экипаж; при моем появлении они отчаянно машут руками.
– Если бы вы столько же внимания уделяли мне раньше, эта трудная операция бы не понадобилась, – бормочу я себе, разворачиваясь, чтобы осмотреть поле и выбрать место для посадки самолета. Вот здесь. Я подбадриваю себя, выдыхая: – Все в порядке пока… продолжай. Сегодня я спасу седьмой по счету экипаж, который подберу под носом у русских.
Я прошу лейтенанта Фишера оставаться в воздухе, чтобы мешать истребителям, если они перейдут в атаку, стрельбой по танкам и налетами на артиллерию и «катюши». Благодаря результатам бомбежки моста я знаю направление ветра.
– Выпусти закрылки, уменьши газ, через мгновение ты будешь на земле.
Но что это? Я проскакиваю место посадки и теперь должен подниматься в воздух снова. Такого в подобные моменты со мной никогда не случалось. Может, это знак не сажать самолет?
– Ты очень близок к цели, которая только что была атакована. Неужели ты трусишь?
Закрылки снова выпущены, газ уменьшен, я приземляюсь – и тут же замечаю, что земля очень мягкая; мне даже не нужно пользоваться тормозом. Мой самолет останавливается перед двумя моими коллегами. Это новый экипаж, капрал и ефрейтор. Хеншель поднимает фонарь, и я даю им сигнал побыстрее забираться в самолет. Двигатель продолжает работать, они забираются позади Хеншеля. «Красные соколы» кружат над головой; они еще не обнаружили нас.
– Готов, Хеншель?
– Да.
Я даю газ и освобождаю тормоз, намереваясь влететь тем же путем, которым делал посадку, но мое правое колесо глубоко увязает в земле. Чем больше я даю газ, тем больше колесо погружается в землю. Самолет отказывается взлетать с места. Похоже, между колесом и обтекателем забилось много грязи.
– Хеншель, выбирайся и убери обтекатель. Возможно, мы тогда сможем взлететь.
Держащие обтекатель штифты разбиваются, но мы все равно не можем взлететь – колесо застряло в грязи. Я прижимаю ручку к животу, отпускаю ее и даю реверс. Ничего не помогает. Лейтенант Фишер, пролетая на максимально низкой высоте, кричит, спрашивая нас:
– Мне нужно приземлиться?
После секундного размышления я прихожу к выводу, что если он приземлится, то взлететь уже не сможет, и потому отвечаю:
– Нет, вам не надо приземляться. Вы должны лететь домой.
Я оглядываюсь вокруг. Сюда бегут иваны, целыми толпами, уже в 400 метрах. Нам нужно срочно убираться.
– Следуйте за мной! – кричу я, и мы несемся на юг так быстро, как только способны наши ноги. Еще в полете я заметил, что место аварии в шести километрах от Днестра. Мы должны переправиться через реку – в противном случае станем легкой добычей приближающихся красных. Бежать нелегко, поскольку у меня высокие меховые ботинки и меховой костюм. С меня градом льет пот. Никого из нас не надо подгонять – мы не хотим оказаться в советской тюрьме, поскольку это означает немедленную смерть для многих пилотов пикирующих бомбардировщиков.
Наверное, мы представляем живописное зрелище вместе с иванами, которые уже в километре от нас. Мы бежим полчаса и неожиданно оказываемся на берегу резко, почти перпендикулярно спускающегося к реке утеса. Какое-то время ищем более пологий спуск, но… его нет! Иваны уже совсем близко. Тут я внезапно вспоминаю свое детство: мы часто спускались с елей, цепляясь за ветки, чтобы замедлить спуск, и добирались до земли в целости и сохранности. На поверхности утеса много колючих кустарников, похожих на наш шиповник. Один за другим мы спускаемся вниз и приземляемся на берегу реки. Руки и ноги исцарапаны, одежда порвана. Хеншель сильно испуган. Он кричит:
– Сразу прыгайте! Лучше утонуть, чем быть захваченным русскими.
Я, однако, привлекаю здравый смысл. Сразу мы плыть не можем, поскольку задыхаемся от бега. Немного отдышавшись, сбрасываем с себя одежду. Иваны тем временем подбегают к обрыву. Нас они не видят, поскольку мы в мертвой зоне. Они бегают вдоль берега вперед и назад, не в силах сообразить, куда мы исчезли. Наверняка они думают, что с утеса спуститься вниз невозможно. Днестр разлился – снег тает, мимо нас плывут льдины. Мы прикидываем, что ширина реки составляет около полукилометра, температура – 3–4 градуса. Трое моих спутников уже прыгнули в воду, я задержался, освобождаясь от меховых ботинок и меховой куртки. Теперь следую за ними, облаченный только в рубашку и брюки; под рубашкой карта, в карманах брюк медали и компас. Дотрагиваясь до воды, я говорю себе: «Сюда войти невозможно», но выхода нет, и вот я уже прыгаю вперед.
Проходит совсем немного времени, и холод начинает оказывать свое парализующее действие. Я хватаю ртом воздух и уже, похоже, не плыву вперед. «Сконцентрируйся как следует! – говорю я себе. – Думай только о гребках и продолжай движение!»
Совсем не заметно, что противоположный берег сколько-нибудь приближается. Остальные плывут впереди. Я думаю о Хеншеле. Он проходил экзамены по плаванию со мной, когда мы были еще в резервном звене в Граце; если он сегодня преодолеет эту дистанцию в столь трудных условиях, он будет способен повторить рекордное время – или, возможно, приблизится максимально к нему. На половине реки я догоняю Хеншеля, но все еще отстаю от бортстрелка другого экипажа; капрал же порядком вырвался вперед. Похоже, что он отличный пловец. Постепенно все чувства исчезают, кроме инстинкта самосохранения, который придает мне силы. Меня удивляет выносливость капрала, поскольку я сам бывший спортсмен и привык к перегрузкам.
Я вспоминаю былое. Мне всегда удавалось приходить первым на дистанции 1500 метров, и часто я просто сгорал, когда пытался показать наилучшие результаты в девяти других спортивных дисциплинах. Эта тяжелая подготовка сейчас мне пригодилась. В спортивной терминологии мое истощение сейчас не превышает 90 процентов моих возможностей. Капрал выбирается из воды и падает на берег. Немного позже и я достигаю спасительного берега; ефрейтор выплывает почти сразу за мной. Они оба лежат неподвижно, промерзшие до костей, бортстрелок что-то бормочет. Бедняга! Сидя на берегу, я вижу, как
