бомбардировки. Результаты нашей разведки также очень интересны для наземных войск. Теперь неожиданностей не будет. Оказывают сильное впечатление, даже на меня в воздухе, многочисленные вспышки выстрелов множества орудий в полутьме. Немного напоминает железнодорожную станцию, где постоянно включаются и выключаются огни. Внезапно мимо нас проносятся ярко трассирующие пули, их траектории еще долго мерцают, соединяя небо и землю. Вражеская противовоздушная оборона нас обнаружила. Снизу взвиваются вверх разноцветные сигнальные ракеты – сигналы между отдельными наземными подразделениями. Во время наших постоянных утренних визитов мы постепенно стали приближаться слишком близко к иванам, такое они не смогли спокойно перенести. Русские тоже хотят извлечь преимущества из раннего утра для неожиданных рейдов – и потому сейчас яростно стреляют в нас. Это неприятная помеха, поскольку в утренние часы мы раньше частенько заставали танковые экипажи врасплох. Можно понять ивана, когда он посылает своих «красных соколов» очистить небо над фронтом перед рассветом. Мы часто схватываемся с «красными соколами». Не очень приятно двум нашим самолетам выкручиваться в бою с превосходящими силами без прикрытия истребителей.
Во время этих вылетов Фикель очень устает, и Гадерманн советует мне временно снять его с полета или освободить от полетов со мной на одиночном самолете. Когда Фикель говорит после приземления на сильно поврежденном самолете: «Я потерял еще несколько лет жизни», он пытается превратить эти слова в шутку, но я вижу, что он уже совсем не такой силач, как прежде, и даже его выносливость имеет свои пределы. Но я благодарен, что он не поднимает вопрос о своем переводе на другой самолет; я всегда уверен в его дружбе.
Сегодняшний наш разведывательный вылет направлен в район к северо-западу и юго-западу от Кировограда, где Советы предпринимают многократные попытки пробиться большими массами своих неисчерпаемых сил. Если погода еще будет летной, мы совершим боевой вылет всей эскадрильей. Она поднимется в воздух через полчаса после нашей посадки, чтобы атаковать цели, которые мы сейчас занесем на карту. Но на дворе зима, и непроницаемая вуаль тумана не позволяет определить цели точно. Мы взлетаем без уверенности, что через час сможем приземлиться на том же аэродроме. Внезапно туман начинает прибывать; он обычно висит по нескольку часов, видимость ухудшалась. В такие минуты жалеешь, что находишься в самолете, а не в машине.
На этот раз я лечу с Фикелем; мы успешно провели нашу разведку и даже произвели несколько атак на низком уровне в районе Кировограда. Уже наступил день, и мы летим домой на запад. На полпути, у Новоукраинки, мы внезапно оказываемся в быстро густеющем тумане. Фикель на своем самолете подлетает ближе, чтобы не потерять меня из виду. Земля еле различима. Внезапно я замечаю, что внизу торчат несколько высоких труб. Туман поднимается на очень большую высоту, так что мы не в состоянии его перелететь. Мне необходимо пройти где-нибудь под туманом. Кто знает, как далеко он простирается? Если мы улетим вверх, то можем блуждать в тумане, пока не кончится бензин, и придется совершать посадку где-нибудь на занятой партизанами территории. Проходит немного времени, и мы добираемся до линии фронта, появление которой я так страстно желал увидеть. У нас совсем мало бензина после долгого разведывательного полета, поэтому нам приходится держаться близко к земле, чтобы в условиях минимальной видимости не пропустить свой аэродром. Внизу сплошная серая пелена. Горизонта не видно. Самолет капитана Фикеля исчез. Я не видел его еще с Новоукраинки. Возможно, он все же столкнулся с заводской трубой.
Поскольку земля остается ровной, мы можем продолжать полет сквозь туман. Как только появляется какое-либо препятствие – телеграфный столб, деревья или возвышенность, – мне приходится тянуть на себя ручку, чтобы немедленно влететь в непроницаемый снежный пух. Возвращаться обратно вниз довольно рискованно. Землю видно с высоты лишь 3–4 метров, но на этом уровне из тумана может вынырнуть какое-либо непредвиденное препятствие. Я лечу лишь по компасу; по часам определяю, что через двадцать минут лёта должен подлететь к аэродрому в Первомайске. Вот либо равнина уступает место холмам, либо туман становится гуще. Небольшое нажатие на ручку, и я беру чуть выше. Это позволяет мне избежать встречи с несколькими высокими столбами. Мне невероятно повезло.
– Хеншель, мы спускаемся для посадки.
Где будет посадка, я не знаю, поскольку ничего не вижу – впереди лишь серая муть. Я выпускаю посадочные закрылки и уменьшаю газ. Самолет летит на низкой скорости и касается земли. Его никуда не заносит, и он быстро останавливается. Хеншель откидывает фонарь и выпрыгивает с радостной улыбкой.
– На этот раз повезло.
Видимость составляет едва 50 метров. Мы, по всей видимости, на возвышении, с которого туман струится вниз. Я прошу Хеншеля немного пройти назад – похоже, там слышен звук моторов. Возможно, там дорога. Я все еще сижу в своем верном «Ju-87» и не перестаю радоваться успешному приземлению. Хеншель быстро возвращается. Моя догадка оказывается верной – впереди нас дорога. Армейские водители сообщили ему, что до Первомайска еще 40 километров и что дорога ведет именно в этом направлении. Мы снова заводим двигатель и направляемся к дороге. Видимость все еще немногим больше 30, максимум 40 метров. Мы едем по широкой дороге, как обычная машина, следуя правилам дорожного движения и пропуская тяжелые грузовики. Где движение затруднено, я приостанавливаюсь, поскольку в тумане какой- нибудь водитель может не увидеть мой самолет, пока не окажется прямо перед ним. Многие, наверное, думают, что перед ними самолет-призрак. Таким образом я еду два часа, то вверх на возвышение, то вниз. Но вот впереди перекресток. Его с такими длинными крыльями мне не преодолеть. Приходится съезжать с дороги. До Первомайска всего 10 километров. Я сажусь в проходящую мимо армейскую машину. Хеншель остается с самолетом. Наши товарищи уже начали волноваться за нас, поскольку по времени бензин уже должен был кончиться, а мы при возвращении ни с кем не связывались. Поэтому они шумно радуются нашему возвращению.
Но Фикель на аэродром не прибыл. Это тревожит. К середине дня туман поднимается, я еду к моему самолету и взлетаю прямо с дороги. Через несколько секунд я снова на аэродроме в Первомайске; наш верный механик смотрит на «Штуку», словно на только что вернувшегося блудного сына. В полдень новый вылет. Когда я возвращаюсь, Гадерманн сообщает, что Фикель звонил из Новоукраинки. Он благополучно нашел дорогу из тумана. Он потерял меня из виду, когда туман стал густым, и приземлился примерно в то же время, что и я. Наша радость очень велика.
Через некоторое время после этого центр наших операций перемещается дальше на север. Немецкие войска попали в окружение в районе Черкасс; операция по их освобождению должна быть произведена с помощью недавно подброшенных резервов. Прорыв планировалось осуществить главным образом с юга и юго-запада. Обычно мы поддерживали 11-ю и 13-ю дивизии, которые, двигаясь на север западнее Новомиргорода, вышли к реке. За рекой Советы сильно окопались. Для нас здесь много прекрасных целей; активность в воздухе с обеих сторон велика, в частности железные густавы стремятся подражать нам, атакуя танковые дивизии и их вспомогательные подразделения. На наших медлительных «Ju-87» мы всегда стремимся сделать все, что возможно, чтобы атаковать и отогнать эти «Ил-2», но они немного быстрее, поскольку у них убираются шасси. Кроме этого, имея больше брони, они значительно тяжелее. Это особенно видно при переходе в атаку – они набирают скорость гораздо быстрее. Поскольку у нас всегда по горло дел с наземными войсками, мериться силами с «илами» мы не можем.
Но во время этих боев мне улыбается удача в одной встрече с железными густавами. Мои звенья вылетают на бомбардировку советских войск, готовящих позиции в лесу. Я кружу над ними на самолете с пушкой, тщетно высматривая какой-нибудь танк. В это время подразделение «Ил-2» летит по диагонали впереди от нас, на 300 метров ниже курсом на юго-восток. Их сопровождают «аэрокобры» и «Ла». Мой второй номер несет бомбы. Я говорю ему, что мы атакуем подразделение «илов». Мы идем вниз, но когда находимся в 100 метрах над железными густавами, я понимаю, что не могу их догнать, поскольку летят они быстрее, чем я. Кроме того, ко мне начинают проявлять интерес истребители. Два из них уже пристроились мне в хвост. Для стрельбы далековато, но я прицеливаюсь в одну из этих недосягаемых птиц и делаю очередь из своей медленно стреляющей пушки противотанковыми снарядами. Густав превращается в пламя и распадается на горящие части. Остальные, похоже, поняли, откуда дует ветер; они бросаются вниз, и расстояние между нами заметно увеличивается. Но для меня наступает время прощания, поскольку истребители уже сели на хвост мне, «злодею». Я решаю спастись, направившись ближе к своей эскадрилье, от которой русским приходится повернуть прочь. Без сомнения, русские решили, что неподалеку наши
