При поддержке с воздуха наземные войска задают трепку русским в районе Балатона, но на востоке Советы обходят Будапешт и достигают реки Гран к северу от Дуная. Южнее Будапешта они продвигаются вперед со своих плацдармов и во взаимодействии с войсками, пробивающимися с юга на северо-запад, переходят в наступление. Их передовые части на восточных склонах гор Векек к северу от Штульвайссенбурга, так что Будапешт оказывается в кольце. Мы пытаемся разорвать коммуникации противника далеко в тылу, в районе Хадвана, где уже ходят вражеские эшелоны. В этих постоянно меняющихся условиях мы мастера на все руки – и пикирующие бомбардировщики, и штурмовики, и истребители, и разведчики.
Глава 16
РОЖДЕСТВО 1944 ГОДА
Попытки деблокады Будапешта в самом разгаре. Мы сейчас размещаемся в Кемемеда-Санкт- Петере в районе Папы. Мы, летный персонал, только что прибыли на аэродром в Варпалоту, и, когда мы еще не начали устраиваться, Фридолин внезапно поднимает голову и спрашивает:
– Парни, а вы знаете, что до Рождества всего два дня?
Он прав – согласно календарю, так и должно быть. Наш ритм был: «взлет – выполнение боевой задачи – приземление – взлет – выполнение боевой задачи – приземление»; и так день за днем, год за годом. Следуя этому ритму, мы забывали обо всем – о зиме и лете, о выходных и воскресеньях. Наши помыслы были сосредоточены на нескольких задачах, которые полностью занимали нас. День следовал за днем, а наши помыслы оставались прежними, особенно сейчас, когда война стала настоящей борьбой за выживание. «Боевой вылет!», «Куда?», «Против кого?», «метеорологический прогноз», «зенитки» – эти слова и эти мысли всецело владели каждым пилотом, от самого юного до командира полка. Неужели это никогда не кончится?
И вот послезавтра будет Рождество. Фридолин с офицером административного состава отправляется в штаб авиагруппы, чтобы привести нам рождественскую почту. Поздравления цирку «Иммельман» пришли даже от армейских подразделений. Мы возвращаемся с нашего последнего боевого вылета в самый канун Рождества в пять часов. Все вокруг выглядит по-рождественски, веселым и праздничным, почти как дома. Поскольку у нас нет большого зала, каждое звено празднует отдельно в самой большой комнате своего штаба. Я навещаю все звенья. Каждое из них отмечает праздник по-своему, в зависимости от выдумки своего командира, но везде весело. Сам я провожу большую часть времени перед Рождеством в компании штаба полка. Здесь комната украшена ветками омелы и падуба и ярко освещена свечами. Две большие рождественские ели с находящимся перед ними столом напоминают мне мое детство. В глазах солдат ностальгия; их мысли сейчас направлены к дому, к женам и детям, к родителям и семьям, к прошлому и будущему. Но все мы видим сквозь мишуру немецкий флаг. И это возвращает нас обратно к реальности: мы празднуем Рождество на поле боя. Мы поем «Stille Nacht, Heilige Nacht» («Тихая ночь, святая ночь») и все другие святочные песни. Хриплые солдатские голоса пытаются хором спеть тихую песню. И с нашими сердцами случается великое чудо: мысли о бомбах, целях, снарядах, зенитном огне и смерти смягчаются удивительным чувством мира, безмятежности и утешительного умиротворения. Мы снова способны думать о возвышенных и прекрасных вещах так же просто, как думаем о каштанах, пунше и пряниках. Но вот замирает в воздухе эхо прекрасных немецких рождественских песен. Я говорю несколько слов о нашем немецком Рождестве, что я хочу, чтобы и завтра мои солдаты прежде всего видели во мне не своего командира, а своего товарища. Мы безмятежно празднуем еще час или два; затем наступает Рождество.
Святой Петр добр к нам в первые дни рождественских праздников – в воздухе висит густой туман. Из разговоров по телефону я узнаю, что иван наступает и что в нас есть срочная нужда. Но полеты совершенно невозможны. На следующее утро я немного играю в хоккей на льду с моими солдатами, что на этот раз означает стояние в воротах в меховых ботинках, поскольку с раной пятинедельной давности я могу только ковылять. Кататься на коньках совершенно невозможно. В полдень меня приглашают с несколькими коллегами на охоту хозяева, у которых мы расквартированы. Я очень мало знаю об «обычной», «садовой» охоте на твердой земле. В нашей группе множество людей с ружьями, но загонщиков немного. Зайцы знают, что судьба на их стороне, и без колебаний быстро прошмыгивают через большие прорехи в нашем «котле». Мы пытаемся идти по глубокому снегу, но и в этом случае прогресса не достигаем. Мой шофер, капрал Бёме, находится сбоку от меня. Внезапно я вижу, как из своего укрытия в направлении Бёме несется великолепный экземпляр. Прицелившись, я делаю поворот, словно заправский охотник, закрываю глаз и… бабац! Я нажал на спусковой крючок. На снегу переворачивается тело – но не зайца, а Бёме, которого я не заметил. Он все еще не уверен в моих истинных намерениях и глядит на меня из сугроба с подозрением, после чего укоризненно произносит: «Что же вы, господин капитан!» Он вовремя заметил мою цель и бросился плашмя вниз. Крупная дробь миновала его – но миновала она и зайца. Эта история очень напугала меня. Вот это действительно рождественский сюрприз! Это еще одно подтверждение бытующей в нашем подразделении «Штук» поговорки: «Ничего само собой не получается, если не практиковаться».
На следующее утро наконец наступает хорошая летная погода. Иван поднялся рано и атакует наш аэродром. И снова результаты на удивление плохи, самый настоящий срам. Русские бросают бомбы с высоты не менее 400 метров; мы практически не несем ущерба. Следующий день мы с утра до вечера вылетаем на выручку наземных сил северо-восточнее реки Гран и на фронт у Будапешта. Умиротворенное рождественское настроение рассеивается, и нас снова охватывает пыл борьбы. Спокойный, радостный мир Рождества уходит в забвение.
Яростные схватки идут и в воздухе, и на земле. С нашей стороны подбрасываются свежие силы, все они мне знакомы – это друзья с Восточного фронта, танкисты, которые, как и мы, являются «пожарной бригадой» Перед ними, как и перед нами, стоит задача «пробить дорогу» частям наших дивизий, окруженным в Будапеште, открыть для них коридор, по которому они смогли бы соединиться с остальной армией. Вместе мы сможем вытащить эти каштаны из огня. Воюя год за годом, совершая вылеты почти каждый день, я побывал в боях почти в каждом секторе Восточного фронта, и думаю, что довольно хорошо знаю военную тактику. Из опыта извлекаются уроки, эти уроки проверяются практикой. Именно практика показывает, что плохо, а что хорошо, что возможно, а что нет. Благодаря каждодневным вылетам мы изучили каждое углубление в земле, каждую складку, поскольку мы летаем низко. Нам довольно трудно одобрить то, что делается наземными силами. Некоторые из танковых подразделений разделяются на мелкие части, а гренадеры используются отдельно от танков. Танкисты, всегда действовавшие с гренадерами в связке, сейчас чувствуют себя без них неуверенно; войска, которые придаются танковым подразделениям, не имеют опыта практического взаимодействия с танками – и это приводит к неприятным неожиданностям. Не могу понять, как можно отдавать подобные приказы, – тем не менее для наступления выбирается район с болотами и другими препятствиями, тогда как есть другие, более благоприятные варианты. Пехота, с другой стороны, вынуждена наступать по совершенно плоской открытой местности, которая была бы идеальной для продвижения танков, но никак не для пехоты. Противник полностью использует все это, и, таким образом, пехоте приходится противостоять советским стальным чудовищам без поддержки танков. К чему все эти совершенно напрасные потери? Виновников нужно отдавать под суд. Кто отдает такие приказы? Мы сидим вечером, обсуждая эти вопросы.
30 декабря по радио приходит сообщение, которое предписывает мне немедленно отправляться в Берлин, чтобы сделать доклад для рейхсмаршала. Я крайне недоволен, поскольку знаю, что именно сейчас трудные операции требуют моего присутствия здесь. В тот же день я лечу в Берлин через Вену, полный решимости вернуться к своим товарищам через два-три дня. Приказ есть приказ. Единственный багаж, который я беру с собой, – большой портфель для донесений со сменой белья и туалетными принадлежностями. В связи с серьезностью положения на фронте я не собираюсь задерживаться в Берлине надолго.
Еще в дороге у меня возникает тревожное ощущение, что вызов обусловлен какой-то неприятностью. Когда я был ранен в последний раз, в ноябре, я получил еще один приказ о запрещении полетов, несмотря на который начал летать, как только покинул госпиталь. До сих пор никто не поднимал этот вопрос, и я принимал молчание за одобрение, но, возможно, кто-то вспомнил о запрещении, и меня вызывают на ковер. Я летел в Берлин очень неохотно, зная, что никогда не подчинюсь этому приказу. Я не мог спокойно смотреть – ограничиваясь советами или следуя приказам, – как моя страна нуждается в пилотах, особенно с
