лейтенант Вайсбах. Вынужденная посадка означала, что при приземлении на новый аэродром мне самому придется сидеть на телефоне!
Мы подходим к нашему месту назначения над знакомыми, покрытыми снежными шапками склонами Судет. Мог ли я подумать, что однажды начну летать на операции над этим районом? В те времена, когда мы еще летали над безбрежными степями России – в 1700 километрах от дома – и нам в первый раз пришлось отступать, мы шутили: «Если так будет и дальше, то наша база будет в Кракове».
Мы относились к Кракову как к типичной базе снабжения с обычными для подобных городов удобствами, где каждый мог найти развлечение – по крайней мере на несколько дней. Теперь наша шутка обратилась в реальность, и даже в худшем варианте. Краков сейчас находится далеко за позициями русских.
Мы приземляемся в Удетфельде. У командования размещенной там авиадивизии я узнаю очень мало. Ситуация запутанна, коммуникации с нашими передовыми частями по большей части отрезаны. Мне говорят, что русские танки уже в 40 километрах от Ченстоховы – но до сих пор ничего не известно наверняка, как это всегда происходит, когда дело валится из рук. Танковая «пожарная бригада» этого сектора, 16-я и 17-я танковые дивизии в настоящий момент изолированы и отчаянно сражаются за свое существование, неспособные прийти на помощь другим дивизиям. Русское наступление, похоже, имеет крупные масштабы; ночью красные пробили оборонительные порядки 16-й и 17-й танковых дивизий, а это значит, что воздушные налеты требуется производить с величайшей осторожностью, поскольку наши танки могут оказаться и за линией русского фронта.
Эти танки могут принадлежать к подразделениям, которые пытаются пробиться к своим. Потому я отдаю приказ пилотам удостовериться пролетом на низкой высоте, что они атакуют именно советские войска. Перед тем как мы покинули Венгрию, мы пополнили запас снарядов. Но к аэродрому бензиновозы никак не приедут. Я гляжу на указатель топлива – у нас достаточно бензина для короткого вылета. Через двадцать минут после посадки в Удетфельде мы делаем первый вылет в этом районе. И вот мы видим Ченстохову. Я обыскиваю идущую на восток дорогу, по которой, как нам докладывали, должны двигаться русские танки. Мы летим низко над городом. Что, черт побери, здесь происходит? По главной улице движется танк, за ним второй, следом – третий. Они очень похожи на «Т-34», но это совершенно невозможно. Должно быть, они принадлежат 16-й и 17-й дивизиям. Я делаю еще один круг. Теперь нет никакого сомнения: это определенно «Т-34» с сидящей на броне пехотой. Никакой ошибки – это иваны. Танки не относятся к захваченным и используемым нами, как это часто бывало, поскольку в этом случае я увидел бы свастики и сигнальные ракеты. Мои последние колебания исчезают, когда стрелки на башнях открывают по нас огонь. Я отдаю приказ об атаке. Мы не должны бросать бомбы в городе – всегда есть вероятность, что население все еще здесь, что людей застали неожиданно и они не имели возможности покинуть город. Высоко расположенные провода троллейбусных линий и высокие дома с антеннами и прочими препятствиями делают атаки с низкого уровня на самолете с пушкой делом крайне затруднительным. Некоторые из «Т-34» объезжают кварталы по кругу, так что при переходе в пикирование можно потерять танк из виду. Я уничтожил три танка в центре города. Они определенно откуда-то пришли – не могли же они всего втроем проникнуть в город. Мы летим на восток, вдоль шоссе и железной дороги. Всего в нескольких километрах мы видим группу танков, катящую к фронту в сопровождении грузовиков с пехотой, боеприпасами и зенитками. Здесь, на открытой местности, мы в своей стихии и преподносим танкам нежданный сюрприз. Постепенно темнеет, восемь танков горят. Мы израсходовали боеприпасы и возвращаемся на базу.
Мы всегда относились к своей задаче серьезно, но в охоте за танками, возможно, присутствовал спортивный элемент; теперь для меня это уже не игра. Когда я вижу еще один танк, а у меня больше нет снарядов, я буквально готов пойти на таран. Не могу сдержать ярость при мысли, что орды из степей движутся прямо в сердце Европы. Кто-нибудь сможет когда-либо вернуть их обратно? Сегодня у них есть мощные союзники, снабжающие их техникой и открывшие второй фронт. Не принесет ли это поэтическое единство ужасные результаты?
Теперь мы летаем с утра до вечера, невзирая ни на что – погоду, сопротивление противника, потери. Мы ведем крестовый поход. Мы молчим между вылетами и по вечерам. Каждый выполняет свои обязанности стиснув зубы, готовый, если нужно, отдать свою жизнь. Офицеры и рядовые сейчас не различают рангов и классов – они стали просто товарищами в борьбе за жизнь. Но так было у нас всегда.
В один из этих дней от рейхсмаршала пришло срочное сообщение, в котором меня немедленно вызвали в Каринхалле. Мне полностью запрещалось летать – этот приказ исходил от фюрера. Я в ярости. Лететь в Берлин, когда на фронте ужасная ситуация! Невозможно. Я не могу! В данный момент я считаю, что никто не может отдавать мне распоряжения. Звоню в Берлин между вылетами, желая попросить рейхсмаршала повременить с моим отстранением, пока кризис не минует. Надеясь на уступку со стороны фюрера, я должен получить возможность летать; я не могу быть сторонним наблюдателем, это немыслимо. Рейхсмаршала нет на месте. Я пытаюсь связаться с начальником Генерального штаба. Они все на совещании у фюрера. Дело не терпит – я хочу использовать все возможности, прежде чем открыто не подчиниться приказу. В качестве последней меры я звоню фюреру. Телефонный оператор в ставке фюрера, похоже, не понимает меня и пытается переключить на какого-нибудь генерала. Когда я повторяю, что хочу соединиться непосредственно с фюрером, оператор спрашивает:
– Какое у вас звание?
– Капрал, – отвечаю я.
На том конце линии смеются – там поняли шутку, и меня соединяют с оберстом фон Белоу.
– Я знаю, чего вы хотите, но я умоляю вас не раздражать фюрера. Разве рейхсмаршал не звонил вам?
Я отвечаю, что именно из-за этого звонка я и пытаюсь связаться с фюрером, и объясняю всю серьезность сложившейся ситуации. Бесполезно. Фон Белоу советует мне прибыть в Берлин и лично поговорить с рейхсмаршалом; он полагает, что у рейхсмаршала есть для меня новое назначение. Когда я вешаю трубку, во мне кипит ярость. Ярость не утихает и во время разговора в столовой. Все знают – когда во мне все кипит, лучше оставить меня и дать возможность остыть в одиночестве.
Завтра мы должны передислоцироваться в Кляйн-Айхе. Я хорошо знаю этот район – наш старый знакомый из танковых сил, граф Штрахвиц, живет неподалеку. Лучшая возможность справиться с моим унынием – это слетать в Берлин, чтобы повидать рейхсмаршала. Он принимает меня в Каринхалле. Он немедленно открывает огонь по мне из орудий самого крупного калибра:
– Я говорил с фюрером по вашему поводу примерно неделю назад, и вот что он сказал: «Когда Рудель здесь, у меня не хватает духа приказать ему прекратить полеты, я просто не в состоянии этого сделать. Но для чего вы командующий люфтваффе? Вы можете приказать ему, я нет. Хотя я и рад был бы увидеть Руделя, я не хочу видеть его до тех пор, пока он не станет мне подчиняться». Я цитирую слова фюрера и говорю вам об этом прямо. Я больше не хочу обсуждать этот вопрос. Я знаю все ваши аргументы и возражения!
Это был ошеломляющий удар. Я взял отпуск и отправился обратно в Кляйн-Айхе. В пути я думаю, что настали последние часы старой жизни. Теперь мне придется не подчиняться приказам. Я знал, что мой долг перед Германией, перед моей родной страной, обязывает меня использовать мой опыт. Я продолжу свои попытки. В противном случае я буду трусом в своих собственных глазах. Я продолжу полеты, к каким бы последствиям это ни привело.
В мое отсутствие полк продолжает вылеты. Лейтенант Вайсбах, которого я отстранил от полетов, поскольку мне требовался офицер-связист, отравился в охоту за танками с унтер-офицером Людвигом, первоклассным стрелком, награжденным Рыцарским Железным крестом. Они не вернулись. Мы потеряли двух бесценных товарищей. В эти дни мы должны дать все, на что способны. Для меня эти операции труднее, чем обычно, поскольку в голове постоянно сидит мысль о том, что я не подчиняюсь приказам главнокомандующего. Особенно тяжелым испытанием может стать лишение военных наград, тогда мое имя будет опозорено. Но я не могу не летать, и я в воздухе с утра до вечера. Всем офицерам дано указание, что при телефонных вызовах они должны говорить, что я «вышел», но ни в коем случае – отправился на боевой вылет. Заявки на число уничтоженных танков каждого пилота всегда вносятся в ежедневные отчеты, которые ежевечерне высылаются в штаб авиагруппы, – при этом авиационное командование всегда вносит
