– Не надо. – Она раздраженно отодвинулась от него. – Ты же ничего не знаешь. И тебе все равно. Тебе наплевать. Тебе просто баба нужна. Оставь меня!
– Хорошо, – сказал он. Встал и пошел за рубашкой, испытывая почти облегчение.
– Ты куда? – в бешенстве крикнула она.
– Ухожу. Ты же сама выгоняешь.
– Ты что, совсем меня не хочешь?
А это еще что за новости? – подумал он.
– Конечно, хочу. Конечно. Но я думал, ты хочешь, чтоб я ушел.
– Да, если я тебе не нужна, уходи. Держать не стану. Я тебя не виню. Ни в чем. Было бы странно, если бы ты меня хотел. Я ведь теперь даже и не женщина.
– Ты? – Тербер глядел на нее, закутанную в тонкое кимоно. – Ты очень даже женщина. Уж мне-то можешь поверить.
– Никто, кроме тебя, так не считает. Я – ничто. Я даже работать не умею. И никому на свете не нужна.
– Нужна. – Он вернулся и сел рядом с ней. – Если на атом свете кто и нужен, так это красивые женщины.
– Мужчины всегда так говорят. Приятно похвастаться, что завел красивую шлюху. А я даже на эту роль не гожусь.
– Какой у тебя чудесный загар. – Он мягко погладил ее по спине, прислушиваясь к дождю за окном. – В такой день самое милое дело лежать на пляже в Канеохе. Там сейчас никакого дождя.
– Я не люблю Канеохе, – сказала Карен. – Все равно что городской пляж, и народу всегда как на этом гнусном Ваикики.
– Да, конечно, – сказал он, – но я знаю маленький пляж возле Тоннеля, где никогда никого не бывает. Его никто не знает. И никто туда не ходит. Нужно спуститься со скал, и там внизу бухточка, песок на берегу такой гладкий, плотный, а сверху – скалы. С шоссе этот пляж не видно, никто и не догадывается, что он там есть. Знаешь, как в детстве, спрячешься в кустах, тебя никто не видит, бегают, ищут, а ты сидишь и смотришь. Там даже можно купаться и загорать голышом.
– Свозишь меня туда?
– Что? А-а… Конечно. Обязательно свожу.
– А можно поехать туда ночью? Поплавали бы по лунной дорожке, потом легли бы на песок, ты любил бы меня и никто бы нас не видел, да?
– Конечно, – сказал он. – Все так и будет.
– Господи, как мне хочется туда поехать. – Карен смотрела на него с восторгом. – У меня никогда такого ни с кем не было. А ты правда меня туда свозишь?
– Конечно. Когда ты хочешь?
– На той неделе. Давай поедем на выходные. Я возьму у Дейне машину, и мы с тобой встретимся в городе. Захватим бутербродов, пива… – Она радостно улыбнулась, обвила его шею руками и поцеловала.
– Конечно.
Он ответил на ее поцелуй, жадно поглаживая две длинные выпуклые полоски мышц, взбегавшие по ее спине от тонкой талии к плечам; он чувствовал ищущую мягкость ее губ, упругое прикосновение груди и, вспоминая детскую радость, озарившую ее лицо, которое раньше, в кухне, было таким скептическим и холодным, недоумевал: что все это значит, Милтон? Во что ты влип? Где же твоя хваленая «женская интуиция»?
– Иди ко мне, – сказал он хрипло, с нежностью. – Иди ко мне, моя маленькая. Иди ко мне.
Вся нежность, которая пряталась в нем и которую он никогда раньше не мог извлечь на поверхность, сейчас вдруг сама прорвала плотину и хлынула мощным безрассудным потоком.
Карен тихонько вздохнула.
– Никогда не думала, что так бывает.
Дождь за окном выбивал бесконечную барабанную дробь и бесконечным водопадом стекал с крыши, а на улице, перекрывая шум дождя, ласково шуршали жесткие метелки солдат, вышедших в наряд.
10
Повышение Блума в рядовые первого класса никого в седьмой роте не удивило. Еще с конца декабря стало ясно, что первая же свободная ставка РПК достанется ему, хотя до того, как Блум неожиданно выступил в прошлом году на ротном, а потом на полковом первенстве и наконец выиграл четыре боя на дивизионном чемпионате, он был для всех просто одним из множества солдат, чьи бесцветные физиономии потерянно улыбаются с ежегодных групповых фотографий. Спортивные интересы роты боксеров, как надежный шест, помогли бездарности взлететь высоко вверх, и Блум вдруг оказался единственным из рядовых – и единственным из рядовых первого класса, – кого Старый Айк вызывал на занятиях командовать и кого откровенно готовили в капралы. Антиспортивная фракция роты, расколотой непрекращающейся враждой на два лагеря, яростно негодовала, наблюдая такой неприкрытый фаворитизм. Узнай Хомс, как большинство его солдат отнеслось к выдвижению Блума, он, наверно, сначала был бы ошарашен, потом обиделся бы, а потом – возмутился, но до него донеслись лишь приглушенные отголоски этого ропота, да и то лишь когда ропот уже улегся настолько, что приближенные капитана сочли возможным кое-что довести до его сведения.
Спортсмены же, хотя никто из них не водил с Блумом тесной дружбы, встретили его переход в свой лагерь с братским теплом и сплоченно защищали Блума от нападок. Они защищали его по необходимости,
