во имя торжества доктрины, гласящей, что из спортсменов выходят хорошие командиры. Эта аксиома была самым веским их аргументом против возмущения солдат-строевиков, которые никак не могли выбиться из рядовых.
Больше всех возмущался и злился малыш Маджио, заядлый картежник, на гражданке работавший приемщиком на складе «Гимбела».
– Не знал, – говорил он Пруиту, чья койка стояла через две от его собственной, – не знал я, что у вас в армии такие порядки! Чтобы из всех наших ребят РПК дали Блуму! И только потому, что он, видите ли, боксер!
– А чего ты ждал, Анджело? – усмехнулся Пруит.
– Он же не солдат, а дерьмо, – с досадой сказал Маджио. – Всех заслуг-то, что боксер. Я только месяц как с подготовки, и то служу лучше его.
– Хорошая служба тут ни при чем.
– А должна быть при чем! Я тебе одно скажу, друг. Мне бы только вырваться из армии, а там пусть хоть сто призывов объявят – меня им здесь больше не видать.
– Говори, говори, – улыбнулся Пруит. – Такие, как ты, остаются на весь тридцатник. У тебя это на морде написано.
– Не болтай! – сердито сверкнул глазами Маджио. – Я серьезно. Ты отличный парень, но даже ради тебя я здесь не останусь. Тридцатник?! Нет, друг, не на такого напали. Хотят сделать из меня лакея, подметалу-подтиралу для всякой офицерской швали, пусть за это платят, понял?
– Останешься на сверхсрочную как миленький.
– Сверхсрочная, сверхсрочная, – пропел Маджио на мотив старой пародии армейских горнистов. – Держи карман шире! Если уж кому должны были дать РПК, так это тебе, друг. Ты – лучший солдат в роте, клянусь мамой! Остальным до тебя сто лет дерьмом плыть.
Солдатская сноровка Пруита на занятиях завоевала восхищение Маджио. От горящих любопытных глаз не укрылось, как умело обращается он с винтовкой, пистолетом, автоматом и пулеметом, знает в них каждый винтик, а Пруит постиг эту премудрость еще в первые три года службы. Но восхищение Маджио выросло еще больше, когда он узнал, что в 27-м Пруит был боксером, а выступать за команду Хомса отказался. Маджио не мог этого понять, но восхищался им всей своей душой задиристого неудачника, который бунтовал еще в подвале «Гимбела» и ничуть не утихомирился в армии. Пруит был отличный солдат, и Маджио издали наблюдал за ним с затаенным восхищением, а когда узнал, что Пруит к тому же ушел из боксеров, открыто предложил свою дружбу.
– Если бы ты согласился махать кулаками у Динамита, РПК дали бы тебе. Клянусь мамой! А ты хочешь тридцать лет гнить на строевой.
Пруит усмехнулся и кивнул, но ничего не сказал. Что он мог сказать?
– Ладно, и так все ясно, – поморщился Маджио. – Давай лучше соберем в сортире ребят на покер. Может, выиграю что-нибудь, тогда хоть в город смотаюсь.
– Хорошо. – И Пруит, улыбаясь, пошел за ним. Ему грех было жаловаться на сезон дождей. Он любил неторопливые лекции в комнате отдыха, любил разбирать и собирать оружие на прохладной галерее под аккомпанемент дождя, а так как занятия с ротой проводил только кто-то один из офицеров или сержантов, Пруит отдыхал от мстительного и вездесущего Галовича – узнав, что Пруит отказался идти в боксеры, Галович, казалось, преисполнился решимости неусыпно защищать честь Всемогущего Господа Хомса. К тому же окончание чемпионата на время ослабило напряжение, ощущавшееся в роте после перевода Пруита.
Три лампочки в круглых матовых плафонах тускло освещали уборную на втором этаже. На бетонном полу между рядом открытых кабинок вдоль одной стены и цинковым желобом писсуара и раковинами умывальников вдоль другой было расстелено солдатское одеяло с койки Маджио. Вокруг одеяла уселось шестеро.
На отделенных друг от друга низкими перегородками унитазах без стульчаков примостились, спустив штаны, трое солдат с журналами в руках. Маджио, тасуя карты, покосился на них и зажал пальцами нос.
– Эй! – окликнул он их. – Люди в карты играют, а они тут сортир устроили! Смир-р-но! Равнение напра- аво! Раа-вняйсь!
Солдаты подняли глаза от журналов, выругались и продолжали заниматься своим делом.
– Не отвлекайся, Анджело, – сказал ротный горнист Эндерсон. – Сдавай.
– Точно, – поддакнул ученик горниста Сальваторе Кларк. Его длинный итальянский нос почти скрывал застенчивую ухмылку. – Сдавай, макаронник несчастный, не то я эти карты тебе в пасть засуну. – Не справившись с выбранной ролью «крутого парня», Сэл Кларк смущенно и заразительно расхохотался.
– Погодите у меня, – сказал Маджио. – Уж я вам сдам. Сейчас мы эти картишки перемешаем. – Он положил колоду на открытую ладонь левой руки и профессионально прижал ее сверху согнутым указательным пальцем.
– Тебе, Анджело, не карты мешать, а дерьмо лопатой, – сказал Пруит.
– А ты помолчи. Я учился сдавать в Бруклине, понял? На Атлантик-авеню. А там, если у тебя меньше чем «флеш-рояль», лучше не высовывайся.
Он разделил колоду пополам и втиснул одну половину лесенкой в другую, сделав это с небрежностью профессионала. Потом начал сдавать. Играли в солдатский покер. И внезапно каждый из них остался наедине сам с собой, углубленный в свои карты.
Пруит выгреб из кармана десять монеток по пять центов, которые ему одолжил Поп Карелсен, сержант взвода оружия и интеллектуальный собрат капрала Маззиоли, Поп Карелсен проникся к Пруиту расположением, поняв, что тот хорошо разбирается в пулеметах, – высыпал деньги на одеяло и подмигнул Кларку.
– Черт! – жарко выдохнул Сэл Кларк. – Вот бы сейчас выиграть, чтоб хватило пойти к О'Хэйеру. Уж там бы я сорвал банк! – Все они мечтали о том же. – Загудел бы тогда на весь Гонолулу, честно! Снял бы на
