– Так вот скажите мне, – с вызовом в голосе произнес Фолк, – я ждал этого двадцать пять лет. Почему, черт побери, я должен помешать убийству?
Либби замотала головой до того, как он кончил говорить.
– Не верю, что вы сможете хладнокровно смотреть, как будут убивать человека. Это слова маленького мальчика, пережившего страшное потрясение. Вы посвятили свою жизнь тому, чтобы справедливо покарать тех, кто убил ваших родителей. Вероятно, их наказание кажется вам недостаточным и не соответствует вашим меркам. Тем не менее, вы человек чести.
– Вы ошибаетесь. Я давно твержу вам об этом. Вы не знаете, какой я в действительности. Я так долго ненавидел, что не умею ничего другого.
– Вранье, – прошептала она, подходя к нему. В ее глазах стояли слезы. Слегка коснувшись пальцами его груди, она прижалась к нему всем телом.
Джон внимательно глядел на нее, словно хотел запомнить каждую черточку любимого лица. Он не обнял ее, но и не оттолкнул.
– Когда вы обнимаете, целуете меня, я вижу мягкого, любящего человека. Поцелуй меня, Джон, и стань таким, как тогда!
Он медленно, словно в нерешительности, поднял руки, готовый сжать ее хрупкие плечи, и слегка наклонил голову. Взгляд его затуманился, веки сомкнулись. Его горячее, отдающее виски дыхание обожгло ее лицо. Истосковавшись по его ласкам, она прильнула к Фолку.
Либби почувствовала, как напряглось его тело. Руки Джона сжались, причиняя ей боль. Он оттолкнул Либби.
– Нет, будь ты проклята! – воскликнул он. – Ты не права! – Он повернулся и хлопнул дверью.
Фолк ушел.
Почувствовав запах гари, Либби кинулась к сковороде и чертыхнулась. Она сорвала с крючка над мусорным ведром полотенце и сняла с плиты остатки яичницы.
Ей почему-то казалось, что стоит занять руки, как голова отключится. Результат оказался плачевным. Впрочем, она могла бы спалить дом и даже не заметить.
Сжав кончиками пальцев пульсирующие виски, девушка строила догадки. Куда делся Джон? Вернется ли? Что сказать ему, если он придет домой?
Он останется для нее вечной загадкой. Вероятно, лишь тот, кто перенес в жизни подобное, может понять его. В ее время все жалели индейцев, понимали, как плохо с ними обращались, и чувствовали вину за то, что те пережили.
Однако только сейчас она поняла, что покорение Запада было сопряжено с многочисленными жертвами и с другой стороны. Сколько детей осталось сиротами!
Она могла бы рассказать о том, какие мучения ожидают индейцев. Сколько судилищ предстоит им, сколько слез еще прольется! Она никогда не интересовалась, каково было индейцам в резервациях и лагерях, в которые их сгоняли, но даже если она попытается обрисовать Джону их страдания, смягчит ли его сердце ее рассказ?
Может ли он отказаться от цели, к которой стремился на протяжении стольких лет? Он не был завоевателем и не жаждал обрабатывать землю. Не он принимал решение захватить земли, принадлежавшие индейцам. Правительство предоставило его родителям такое право, оставив их один на один с апачами. Джону не нужна эта земля. Он не хочет пахать и разводить коров. Он мечтает только об одном – о возмездии. Ему надо помочь, чтобы затянулась рана в его кровоточащем сердце, чтобы он забыл о мести.
Она соскребла ножом остатки пригоревшей яичницы со сковородки и бросила их в мусорное ведро, затем положила сковородку в корыто и вытерла руки полотенцем.
До Праздника Урожая осталось четыре дня. Кристофер отвезет ее на остров. Наконец, если все получится, она вернется домой.
Но что будет с Джоном? Сможет ли она вернуться в свою жизнь, не зная, что будет с ним?
Нет, исключено.
Он навсегда останется в ее сердце, и мысли о нем никогда не дадут ей покоя, где бы она ни была.
– Либби!
Джон, собственной персоной, будто подслушал ее мысли, показался в дверях столовой.
Он подошел к ней, нервно сжимая в руках шляпу, которую только что сорвал с головы.
– Я на минутку! Простите, кажется, я побеспокоил вас.
– Вам незачем уходить. Это ваш дом.
Он пожал плечами. До нее только сейчас дошло, что он не считал этот дом своим. А ведь он не называл домом и усадьбу полковника, хотя попал к нему совсем ребенком. Еще одно переживание! У него не было дома. Семьи.
– Джон, – спросила она, подойдя поближе, – что вы собираетесь делать?
Он уставился на носки своих ботинок, чтобы только не смотреть ей в глаза.
– Не спрашивайте, я все равно не отвечу.
– Если вам вдруг захочется облегчить душу, я готова выслушать вас.
Он замотал головой:
– Нет, здесь больше нечего обсуждать.
