Мелли потеряла счет травам, которые та сыпала на полотняную тряпицу. Мелли не знала даже, как некоторые называются. Ловкие пальцы старухи резали, перебирали, обрывали листья. Отобрав нужное, она взяла тряпицу за уголки и завязала нитью, сделав мешочек, который погрузила в горшок с кипящей водой. Дав отвару покипеть еще с минуту, она сняла его с огня.
— Пусть настоится немного — тогда он принесет больше пользы. — Старуха подошла и села рядом с Мелли. — Моя мать говаривала, что истории лучше всего рассказывать, пока чай заваривается. — Ее светло-голубые глаза пристально смотрели на Мелли.
— Мне нечего рассказать, — сказала та, не глядя на нее. Старуха, как видно, такого ответа и ждала.
— Тогда я расскажу тебе одну историю, — просто сказала она. — У меня была когда-то сестра — ничуть не похожая на меня, красивая и добрая. Смех ее радовал сердце.
Месячные у нее начались поздно, позже, чем у всех прочих девушек в деревне, и с их приходом она сделалась совсем другой. Она стала беспокойной, она сторонилась нас — даже меня, родной сестры, нежно любившей ее. У нее начались видения, ей стали сниться страшные сны: каждую ночь она просыпалась с криком, вещая о грядущих бедствиях. Днем же она впадала в транс — ведет себя, бывало, как обычно и вдруг погрузится в забытье. Очнувшись, она предсказывала, что случится в деревне: которая из девушек забеременеет, чьи свиньи захворают и когда пойдет дождь. Она даже смерть нашей матери предсказала — и очень мучилась, бедняжка.
Мы старались скрывать все это от односельчан, но вскоре поползли слухи. Сначала люди обращались к ней за предсказаниями, даже деньги предлагали, хотя она их никогда не брала. Но в будущем всегда таится больше дурного, нежели хорошего, и люди, озлившись, стали обвинять в этом сестру. Ее стали травить и обзывали ведьмой.
Однажды мужчины поймали ее около дома и избили до полусмерти. — Старуха утерла слезы. — Превратили ее красивое лицо в распухшую синюю маску, сломали ей обе руки и ребра. Она все-таки дотащилась до отцовской усадьбы — я и по сей день не знаю как. Меня послали за знахаркой. Но когда я вернулась с нею, сестра умерла. — Старуха глубоко вздохнула. — Ты, верно, спрашиваешь себя, зачем я рассказала тебе эту историю?
— Да, меня удивляет это, — с холодком ответила Мелли.
— Знахарка, увидев, что ничем уже не может помочь сестре, стала утешать меня. Она наказывала мне не думать о сестре дурно, что бы ни говорили люди. Она сказала, что все женщины с началом месячных обретают способность предсказывать будущее, и у некоторых она проявляется сильнее, чем у других. То, что произошло с моей сестрой, бывает не часто, но почти все женщины временами испытывают нечто подобное. Кого-то посещает прозрение, кто-то испытывает предчувствие — и эти явления особенно сильны, когда женщина теряет свою кровь. Это заложено в женской природе, и бояться этого не надо.
Старуха, избавив Мелли от необходимости отвечать, встала и разлила чай, источавший чудеснейший аромат.
— Выпей, — сказал она, ставя перед Мелли дымящуюся чашку, — и тебе станет легче.
Мелли отпила глоток — вкус был вовсе не таким, как она ожидала.
— Ну что, хорошо? — спросила старуха.
— Очень. Совсем не похож на тот, что... — Мелли хотела сказать «что заваривали в замке», но удержалась. Старуха нарушила неловкое молчание:
— Ты не должна беспокоиться, девочка, если тебя порой посещают предчувствия. — Мелли хотела возразить, но женщина замахала руками: — Нет, не отрицай этого. Я прочла это на твоем лице, как только ты вошла. Ты увидела что-то касающееся твоего друга. Не бойся, я не стану спрашивать что.
Они в молчании допили чай, и Мелли полегчало: спазмы прошли, и слабость в ногах исчезла. Старуха улыбнулась, видя, что Мелли выпила всю чашку.
— Теперь нам с тобой надо заняться шитьем и испечь кое-что, если вы надумали уходить завтра.
Мейбор только что устроил прелестницу Лилли камеристкой к госпоже Белинде и был весьма доволен собой. Правда, эта старая ворона Белинда долго кочевряжилась, утверждая, что теперешняя камеристка ее вполне устраивает. Но Мейбор понимал, что старая ведьма просто хочет выжать из него побольше, и в конце концов назначил недурную пенсию благородной, но обедневшей даме.
Он надеялся, что лукавая Лилли оценит его усилия — ухаживание за ней обошлось ему дороже, чем за обеими женами, вместе взятыми. Придется ей постараться, чтобы оправдать его затраты! Мейбору нравились как раз такие хитрые толстушки, как она.
В улыбке Мейбора таилась некоторая доля злорадства: старую Белинду не назовешь снисходительной госпожой. Эта ворона превратит жизнь девушки в ад. Напрасно Лилли надеется гулять по саду, украсившись своими лучшими лентами, — ей предстоит целыми днями гнуться за пяльцами. Это устраивало Мейбора как нельзя более.
Он был не дурак и понимал, зачем девушка так рвется в камеристки. Она думает, щеголяя в нарядных платьях, подцепить какого-нибудь дворянчика, который будет так глуп либо так влюблен, что согласится уронить себя, женившись на служанке. Мейбор знал таких, что женятся по любви или страсти, и считал их непроходимыми болванами — жениться надо на хорошем приданом. Дворянин, женившийся на простолюдинке, в глазах Мейбора не заслуживал даже презрения. Как бы там ни было, честолюбивая малютка Лилли просчиталась — с ее престарелой госпожой легкой жизни ей не светит.
И все-таки Лилли возбуждала его так, как давно уже не удавалось ни одной женщине. Он всегда больше всего ценил те вещи, за которые заплатил дорого. Мейбор ускорил шаг. Уже темнеет — Лилли, вероятно, ждет его. Он потер руки в предвкушении.
Придя к себе, он прошел прямо в спальню. Девушка ждала его в постели, укрывшись одеялом.
— Я вижу, ты больше не в силах мне противиться, — сказал Мейбор, расшнуровывая камзол. Он немного удивился, не услышав ответа, но потом решил, что Лилли притворяется спящей либо разыгрывает из себя скромницу. Он любил поиграть не меньше любого другого, и его желание еще более возросло.
Он снял верхнее платье, камзол и стянул узкие панталоны, представ нагим и возбужденным. Девушка по-прежнему лежала с закрытыми глазами.
— Тебе, видно, скромность не позволяет взглянуть на меня? — спросил он, с возрастающим пылом приближаясь к кровати. — Ну, тогда я на тебя погляжу! — С этими словами он откинул покрывало.
И попятился в ужасе, с подступившей к горлу тошнотой. С Лилли от шеи до пят была содрана кожа, и ее тело превратилось в ГРУДУ красного мяса.
— О Боже, Боже! — У Мейбора подкосились колени, и он рухнул на пол, извергая рвоту и сотрясаясь в судорогах.
Глава 24
Джек проснулся, полный желания скорее встать и отправиться в путь. Мелли еще спала, но старуха, видимо, поднялась давно: в очаге уже горел огонь, и в горшке варилась овсянка. Хозяйка улыбнулась Джеку и приложила палец к губам, делая ему знак не будить Мелли.
Она налила овсянки в миску, сдобрила ее свиным жиром и подала Джеку, сунув ему при этом что-то в руку. Это была блестящая золотая монета. Джек хотел тут же вернуть ее назад — этот золотой старуха могла скопить разве что за пять лет. Но старуха не взяла монету. Поскольку все это делалось молча, Джек не мог ни возразить, ни поблагодарить — и это, должно быть, отвечало замыслу хозяйки.
Джек наслаждался теплом утренней, неярко освещенной кухни. Веселый огонь и запах тушеной свинины напоминали ему о замке. Джеку захотелось что-то сделать, захотелось погрузить руки в муку и вдохнуть сытный запах дрожжей. Он встал и начал шарить глазами по кухне. Если его жизни в замке Харвелл настал конец, можно хотя бы хлеб испечь в память о ней.
— Что ты ищешь, парень? — шепнула хозяйка.
— Хочу испечь вам хлеб. Это единственное, чем я могу вас отблагодарить.
— Моя печь для этого не годится. Я ношу тесто в деревню.
— Но у вас ведь есть мука, дрожжи и свиной жир?
— Есть.
— Тогда я замешу подовый хлеб.
Женщина достала требуемое. Джек отмерил в горшок муку и поставил ее к огню греться. Потом смешал воду с молоком, добавив дрожжи лишь тогда, когда смесь стала теплой на ощупь. Мастер Фраллит уверял,
