связываться с архиепископом?
— И ты думаешь, что все это добро принадлежало ему?
— Ну не носильщикам же! — осклабился Хват. — Ясно, ему. Он стал снимать сливки с Рорна еще до моего рождения.
— Не знаю, зачем он так старается обеспечить свое будущее. Архиепископов назначают пожизненно. — Таулу вспомнились уроки истории.
— Это никогда еще не мешало народу избавиться от того, кто ему не по вкусу. Рорнцы известны своим буйным нравом. Они уже прогнали нескольких архиепископов, а кое-кому из них и головы отрубили.
— Мне кажется, архиепископ — очень мстительный человек. — Таул представил себе песок на том месте, где раньше было озеро.
— Тут ты прав, Таул. Я слышал, он приказал засечь до смерти одну свою служанку и всю ее семью только за то, что она разболтала подружкам о том, что он обжора.
— Значит, архиепископ каким-то образом узнает, что говорят о нем в городе?
— Рорн кишит шпионами Тавалиска. Говорят, что если ты не шпионишь для архиепископа, то архиепископ шпионит за тобой.
— И откуда ты все это знаешь? — удивился Таул.
— Слушаю и мотаю на ус. Люди не обращают внимания на ребенка и разговаривают, будто меня здесь нет. Но меня-то ты, надеюсь, не считаешь шпионом? — разобиделся вдруг Хват.
— Мне приходило это в голову. — Таул отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
— Если ты думаешь, что я шпион, то я сейчас же поворачиваю назад в Рорн. — Хват без всякого изящества осадил пони и продолжил негодующе: — Я столько для тебя сделал, я спас тебе жизнь, я снабдил тебя звонкой монетой — и после этого у тебя хватает наглости заявлять, что я шпион.
— Я не говорил, что ты шпион. Я сказал, что такая мысль приходила мне в голову. Я солгал бы, если б сказал иначе. Можешь вернуться в Рорн или остаться со мной, как угодно. Мне некогда с тобой препираться. — И Таул двинул коня вперед, оставив Хвата позади.
Немного погодя Хват крикнул:
— Ладно уж, поеду с тобой — погоди.
В середине дня они приехали в довольно большое село, приятное на вид и ухоженное, и Таул решил поесть в гостинице, изменив галетам и вяленому мясу.
Таверна была небольшая, но чистая, со свежесрезанным камышом на полу. Внутри стояли кучкой несколько местных жителей, а один сидел за столом. Молодая девушка устремилась навстречу путникам, но ее остановил мужчина средних лет. Девушка вернулась на кухню, а мужчина подошел обслужить гостей.
— Вам что подать? — спросил он не враждебно, но с подозрением — с чужими, как известно, одни хлопоты.
— Кувшин эля и две порции какой-нибудь еды.
— Есть жареная козья нога и козий сыр. — Мужчина произнес это с вызовом, словно ожидая, что Таул станет воротить нос, и удивился, когда тот ответил:
— Хорошо, несите и то, и другое, да побольше.
Пока они ждали заказанного, человек, сидевший в одиночестве, затянул песню, глядя на них мутными глазами. Как только хозяин принес эль, он запел еще громче, но мужчины, стоявшие в стороне, даже не оглянулись. Таул шепотом посоветовал Хвату не обращать на пьяницу внимания, но тут последний, к несчастью, встал и заковылял к их столу.
Он навалился на стол, продолжая петь. Хозяин, подавая еду, спросил тихо, не беспокоит ли их певец. Таул, не желая неприятностей, покачал головой. Пьяница допел и устремил взор на кувшин с элем.
— Если угостишь, я еще спою, — пробубнил он.
— Угощу, только ты не пой больше. — Таул многозначительно посмотрел на хихикающего Хвата.
— Уговор. — Пьяный без приглашения уселся за стол, принял поданный ему кубок и уставился в него. Таул и Хват продолжали есть.
Жареная козлятина оказалась жестковатой, зато сыр был восхитительный — мягкий и острый. Путники клали его на теплый хлеб, посыпая нарезанным чесноком. Пьяница внезапно оживился и потянулся за остатками козлятины. Таул перехватил его руку, и их взгляды встретились. Пьяница прояснившимся взором заглянул в глаза Таулу — и вдруг как будто увидел в них что-то.
Он вырвался и встал, бормоча что-то неразборчивое. Ему явно хотелось уйти как можно скорее, но хмельное тело не слушалось. Таул попытался ему помочь, но тот завопил:
— Не касайся меня, дьявол.
Люди в таверне, как видно, привыкли к его выходкам и остались безучастны.
Таул опять схватил пьяницу за руку:
— Почему ты бежишь от меня?
— Пусти, — прорычал тот с пеной у рта, пытаясь высвободить руку. — Пусти, я хочу уйти.
— Но почему?
— Ларн! У тебя в глазах печать Ларна.
Таул отпустил пьяницу, и тот побрел прочь.
На ходу Мелли ощутила знакомую боль в грудях и животе, означавшую начало месячных. Ее странно порадовало это напоминание о ее женской природе: оно придавало устойчивость и постоянство жизни, которой недоставало и того, и другого. Месячные казались ей символом надежды и обновления. Их предсказуемый приход вселял утешение.
Кроме того, они напоминали Мелли, что она уже женщина, а не ребенок, и хозяйка своей судьбы. Здесь, вдали от замка, она может выбрать собственную дорогу и вольна решать, сколь быстро идти по ней.
Мелли повернула обратно к дому, плотнее запахнувшись в одеяло. Она дойдет с Джеком до Анниса, не дальше. У нее своя судьба, а у Джека — своя, и очень сильная, и, если Мелли не поостережется, судьба Джека поглотит ее собственную.
Пасмурное небо нависало над головой, обещая дождь, но не разражаясь им. К старой жизни в замке возврата нет. Прошедшие недели изменили Мелли во многом. Она уже не та девушка, что когда-то заплетала косы, думая о том, какая лента ей больше к лицу. Она много пережила и выстояла. И не только выстояла, но окрепла и ожила.
Приподняв заржавленную щеколду, она вошла в дом. Старуха, так и не назвавшая им своего имени, о котором они, впрочем, и не спрашивали, врачевала раны Джека. Он сидел обнаженный до пояса, и свет очага играл на его коже. Он выглядел сильным и красивым. Он тоже изменился, подумала Мелли, — это уже не тот неуклюжий мальчишка, что бросился ей на помощь много недель тому назад.
Мелли вдруг вздрогнула, несмотря на тепло очага. Ей стало холодно, и ее руки покрылись гусиной кожей. Она ясно увидела перед собой тревожное будущее, ожидающее Джека. Она увидела какой-то храм, какой-то город и человека с золотыми волосами. Образы обступили ее, точно нищие на рынке: видения крови, войны, смерти и родов. На краткий миг она увидела в этой круговерти и себя. Усилием воли она вернулась в настоящее, охмелевшая от вина судьбы и напуганная его послевкусием. Стараясь скрыть свое смятение, она подошла к Джеку и сняла с себя одеяло.
— Возьми, — проговорила она, подав одеяло ему, — закутайся.
Он заметил, что она встревожена, и взял ее за руку.
— Что с тобой, Мелли? Чего ты испугалась?
— Спроси лучше, за кого я испугалась. — И она отвернулась, не смея взглянуть в его карие глаза.
Мелли стала рядом со старухой у очага, стараясь согреться. Женщина понимающе посмотрела на нее.
— Тебе надо выпить травяного чая, милая, он согреет тебя и освежит.
— Не люблю я травяного чая.
— Но тебе он необходим. — Старуха понизила голос. — У тебя месячные, и чай поможет тебе разжаться.
— Хорошо. — Мелли почувствовала слабость, и ей захотелось сесть.
— Присядь-ка. А тебе, паренек, не худо бы выйти на воздух. Только от дома далеко не отходи.
Джек надел куртку и вышел, а хозяйка принялась готовить чай.
