площади.
Тетушка Грил и Эдрад, по всей видимости, остались довольны приговором.
— Это справедливое решение, судья, — заявил Эдрад.
— А сечь ее будут ремнем или веревкой? — осведомилась Грил.
— Думаю, веревкой будет чувствительнее — как по-вашему, тетушка Грил?
— Мудро сказано, судья. Веревка определенно поможет изгнать порок из этой девушки. Могу ли я сделать одно предложение, если это не слишком смело с моей стороны?
— Разумеется, тетушка Грил, — ваше мнение всегда ценно для меня.
— Не вымочить ли предварительно веревку в соленой воде? Мы ведь не хотим, чтобы наказание получилось слишком мягким, правда?
— Вы мудры, как всегда, тетушка Грил. Что до штрафа, то мастер Хальбит как будто готов взять девушку к себе в таверну, чтобы она могла отработать эту сумму?
— Точно так, судья, — подтвердила Грил, метнув злобный взгляд на Мелли.
— Превосходно. Когда девушка оправится после порки, мы пришлем ее сюда на работу. Все устраивается наилучшим образом. Наказание состоится завтра в два часа пополудни. До тех пор девица побудет под арестом. Следуйте за мной, девушка, да поживее.
Прохожие пялили на нее глаза, и она шла, смущенно опустив голову. Дойдя до большого каменного дома, судья объявил:
— Ночь проведешь в яме. Пусть это послужит тебе уроком.
Джек напрягся в своих путах. Боль, прошившая руку и спину, на долю мгновения стала осязаемой. Желудок сжался в комок, и голова точно распухла. Ощущение это тут же прошло, но Джек узнал его. То же самое он чувствовал перед случаем с хлебами. Он прислонился головой к стволу огромного дуба. Сомнений нет. Происшествие с хлебами не было случайностью. Джек снова ощутил тошнотворно знакомый вкус нахлынувшей на него неведомой силы.
Внезапный страх овладел им. Ему показалось, что теперь его судьба определена бесповоротно. Всю свою прежнюю жизнь он провел в мире, где одно проистекало из другого: дрожжи заставляли тесто подниматься; чем дольше оно всходило, тем лучше получался хлеб; чем лучше получался хлеб, тем дольше он сохранялся, — эти простые истины всегда оставались неизменными. Теперь Джек очутился в мире неверном, где горелые хлебы превращаются в тесто, где гнев или боль пробуждают чародейскую силу, а будущее не сулит покоя.
Джек снова натянул веревку — тщетно.
Наемники привязали его к дереву, чтобы он не убежал. Все утро они скакали во весь опор, направляясь на восток по следу Мелли, а теперь остановились, чтобы дать отдых лошадям. Джека мучила жажда — весь день он не ел и не пил. Сейчас, когда во рту стоял металлический привкус колдовства, он особенно нуждался в глотке воды. Он позвал, и один из его стражей вразвалку подошел к нему.
— Чего тебе?
— Пожалуйста, дайте воды.
В пересохшем горе саднило. Наемник пнул его в голень.
— Пленнику надо держаться поскромнее. — Наемник отошел, но Трафф, вожак, крикнул ему:
— Дай ему воды, Харл. Он ведь к нам не с пустыми руками пришел, надо и его уважить. — Остальные расхохотались. Речь шла о припасах Фалька, которые наемники не замедлили присвоить. Джек с болью смотрел, как они потрошат его драгоценный мешок, швыряя по сторонам полуобглоданные кости. Сушеные фрукты и орехи они раскидали по земле, не видя в них проку. — Да отрежь ему полхлеба, — добавил Трафф. — Прошлой ночью, если мне не изменяет память, был канун зимы — мы должны проявить гостеприимство. — За этими словами опять последовал смех. Джеку принесли чашку разбавленного эля и краюху хлеба.
Канун зимы. Неужто он ушел из замка так давно? Фраллит, наверное, был очень недоволен, оставшись без помощника перед одним из самых больших в году праздников. Одних сладостей сколько надо напечь: медовые коврижки, имбирные хлебцы, сладкие солодовые плюшки. Джек, бывало, в эту пору ходил с желтыми от шафрана руками. Редкостные специи перед праздником расходовались без счету, как соль. В обязанности Джека входило приготовление кутьи — дробленой пшеницы, заправленной молоком, яйцами и шафраном. Праздник был не в праздник без щедрого запаса этой любимой всеми золотистой смеси.
Джеку стало очень одиноко. Предпраздничные дни на кухне — лучшие в году: вдоволь еды и эля, все хлопочут, и всем весело. Люди шутят, устраиваются пляски, и можно сорвать поцелуй. Джеку очень недоставало всего этого. Впервые после ухода из замка он понял, чего лишился.
Друзья, привычная жизнь, память о матери — все это осталось там, в Харвелле. Там он все-таки был своим. Там был его дом.
Джек повертел в руке чашку. Она протекала — в ней была тонкая, с волосок, трещина.
Своим-то своим, да не совсем. Даже до случая с хлебами он чувствовал себя чужаком. У всех его знакомых имелись какие-то недостатки: мастер Фраллит лыс как колено, ключник Виллок колченог, даже подавальщицу Финдру как-то застали на сеновале с кузнецом. Но никого из них насмешки не трогали: беззлобные дразнилки скорее соединяли человека с обществом, чем отделяли от него.
Джека же высмеивали за глаза, а не в глаза. Он заметил, что рука, держащая чашку, все еще дрожит после только что пережитого им. Вот, значит, какова его судьба? Всегда быть отвергнутым, чужим, изгоем? Он отшвырнул чашку прочь. Пусть вкус колдовства остается во рту. Этот вкус означает одиночество — надо привыкать быть одиноким.
— Нет, Боджер, если ты имеешь женщину во время дождя, это еще не значит, что она не забеременеет.
— Но мастер Траут клянется, что так оно и есть. Говорит — это самый верный способ не обрюхатить девушку.
— Мастер Траут только потому никого не обрюхатил, что ни одна баба в здравом уме и близко к нему не подходит.
— Так ведь он уже не в тех годах, Грифт.
— Так вот, Боджер, есть только один способ уберечь женщину от беременности — и дождь тут ни при чем.
— Что ж это за способ, Грифт?
— Чтобы не обрюхатить женщину, главное — не ложиться с ней голышом.
— Она, значит, не должна раздеваться догола?
— Не она, дуралей, а ты. Оставь на себе рубашку, Боджер, и никогда не станешь нежеланным отцом.
Грифт и Боджер обменялись многозначительными кивками.
— Страшное дело случилось ночью на балу, Грифт.
— Да уж, Боджер. Говорят, пожар вызвал настоящую панику — господа и дамы разбегались, точно крысы.
— Утром я ходил туда поглядеть, Грифт. Вся задняя стена обгорела.
— Ума не приложу, Боджер, из-за чего возник этот пожар.
— Королева объявила, что это был несчастный случай, будто бы от упавших свечей.
— Не так все просто, Боджер. Я говорил с одним из парней, разносивших напитки, он сказал: пол ушел из-под ног, и много народу повалилось, и кубки раскалились в руках. Что-то очень скверное стряслось там этой ночью, ты уж мне поверь.
— Счастье еще, что погиб только один человек.
— Ты ведь видел его, да? Можно его опознать?
— Где там, Грифт, — бедняга обгорел как головешка... жуткая смерть.
— Стало быть, никто так и не знает, кто погиб?
— Нет, Грифт, и не хватились никого. Там на задах ошивался какой-то пьяный дворянчик — он говорит, что видел человека в черном, но никто ему особо не верит. Единственный ключ — это кинжал мертвеца, который валялся на полу рядом с телом. Клинок, конечно, оплавился, но, кроме него, и вовсе ничего не осталось — одежда вся сгорела дотла. Страшное зрелище, Грифт. В жизни не видел ничего ужаснее, чем этот обугленный труп.
