сущность ты выражал с помощью стиля, причем сущностей было три.

— Какие же?

— Первая — та, что ты называл «моя простая человеческая личность»; ее ты показывал всем, когда садился за семейные обеды и вместе со всеми после них сплетничал, пуская кольца сигаретного дыма. Этот человек жил твоей повседневной жизнью. Вторая личность-это тот, кем ты хотел быть: эту маску ты увидел на людях, не нашедших себя в этом мире и пытавшихся жить в другом или восторгавшихся теми, кто сумел прикоснуться к волшебству другого мира. Ты писал о своей привычке выдумывать «героя», которым сам хотел бы быть, а потом шепотом разговаривать с ним, ты писал о том, как повторял нашептываемые тебе этим «героем» загадки, словесные игры, насмешки; а иначе ты не выдержал бы тяжести жизни и, как большинство неудачников, забился бы в угол и ждал смерти; ты написал, а я со слезами прочитал это. А твое третье 'я' — «объективный стиль, субъективный стиль» — уводило тебя и, конечно же, меня в миры, которые были недоступны двум первым! Я хорошо знаю, что ты писал бессонными ночами, когда не желал никому подражать, но что ты переживал этими ночами, знаешь только ты, брат мой. Мы поймем друг друга, мы должны найти друг друга, мы вместе сменим одежды, дай мне для этого адрес. Дай, умоляю: я тебе сразу принесу мою коллекцию потрясающих лиц, которую я собирал двадцать лет: там есть фотографии ревнивых влюбленных, снятые в момент, когда они уличали друг друга во лжи; бородатых и безбородых сектантов, которых запечатлели в момент, когда они, нарисовав на лицах арабские буквы, совершали тайное богослужение; фотографии курдских повстанцев, на лицах которых не осталось букв после ожога напалмом, и фотографии повешенных в провинции насильников; я добыл их из судебных дел за огромные взятки. Это совсем не похоже на карикатуры: мыльная веревка на шее и вывалившийся язык. Просто буквы на лицах видны более отчетливо. Я знаю теперь, что двигало тобой, когда ты написал в одной из старых статей, что предпочитаешь старых исполнителей казни и палачей. Я знаю, как тебя интересуют шифры, словесные игры и тайнопись; знаю, в какие одежды ты рядился по ночам, смешиваясь с толпой, чтобы отыскать забытую тайну. Знаю, какие игры вы устраивали с твоей сестрой для ее мужа-адвоката, чтобы потом до утра издеваться над всем и всеми и рассказывать правдивые бесхитростные истории, которые сделают нас нами.

Галип положил трубку и отключил телефон. Словно лунатик, бродящий в поисках своих воспоминаний, он снова листал тетради Джеляля, перебирал одеяния; потом надел пижаму Джеляля и, уже когда лежал в его постели, погружаясь в долгий и глубокий сон под вечерний шум, доносившийся с площади Нишанташи, понял еще яснее, чем хорош сон для человека-это возможность забыть, как далек он от идеала, к которому стремится; и еще: во сне легко переплетается то, что мы слышали и чего не слышали,что видели и чего не видели, что знали и чего не знали.

Я просто — преданный читатель

В себе я отразил тебя.

Сулейман Челеби

Заснув в квартире Джеляля днем в среду после двух бессонных ночей, Галип проснулся на рассвете в четверг, хотя это нельзя было назвать полным пробуждением. В промежутке между четырьмя часами утра, когда он встал под звуки утреннего азана, и семью, когда он снова лег, он пребывал в состоянии «между сном и явью», о котором часто писал в статьях Джеляль. Галип попытался вспомнить, что произошло в последнее время.

Как большинство людей, крепко заснувших после долгой бессонницы и чрезмерной усталости и внезапно проснувшихся, он с трудом вспомнил, на чьей постели спит, в чьей комнате, в чьем доме находится и как он сюда попал. Впрочем, нельзя сказать, что ему понадобились слишком большие усилия, чтобы выбраться из приятного забытья.

Когда совсем рассвело, Галип машинально включил в розетку телефон, умылся, позавтракал тем, что оставил в холодильнике, и потом снова лег на кровать Джеляля. Перед тем как снова отправиться в страну, больше похожую на сон, чем на явь, они с Рюйей, дети, оказались в лодке на Босфоре. В лодке не было ни мам, ни теть, ни лодочника; оставшись наедине с Рюйей, Галип чувствовал себя неуверенно. >

Его разбудил телефонный звонок. Подходя к телефону, Галип думал, что это, конечно, не Рюйя, а опять тот же мужской голос. Услышав в трубке женский голос, он удивился.

— Джеляль, Джеляль, это ты?

Голос был немолодой и совершенно незнакомый. —

— Да, я.

— Дорогой, где ты? Как ты? Я столько времени тебя ищу! Последние слова она произнесла всхлипывая.

— Простите, я не узнал вашего голоса.

— Вашего голоса, — передразнила женщина Галипа, — вашего голоса, он мне говорит «вашего голоса», подумать только: я для него стала «вашим голосом». — Она помолчала немного, а потом с уверенностью игрока, полагающегося на свои карты, полу-заговорщицки-полувысокомерно произнесла: —. — Я — Эмине.

Никаких ассоциаций с этим именем у Галипа не возникло.

— Да, и что?

— Что «да»? Больше тебе нечего сказать?

— Через столько лет… — пробормотал Галип.

— Дорогой, знаешь, что со мной стало, когда через столько лет я увидела наконец в газете, что ты обращаешься ко мне? Двадцать лет я ждала этого дня. И вот наконец прочитала эти слова. Мне хотелось кричать, кричать на весь мир. Я словно обезумела, из глаз моих полились слезы. Ты знаешь, Мехмеда отправили в отставку за то, что он участвовал в перевороте. Но каждое утро он уходит из дома, у него все время дела. Как только он вышел, я побежала в наш переулок в Куртулуше (Район в европейской части Стамбула.), но там ничего не осталось, ничего. Все изменилось, все разрушено. И нашего дома на месте нет. Я плакала, стоя на улице. Люди стали мне сочувствовать, дали воды. Я тут же вернулась домой, уложила чемодан и сбежала, пока Мехмед не вернулся. Джеляль, дорогой, скажи, где найти тебя? Семь дней я брожу по городу, ночую в гостиницах или у дальних родственников и пытаюсь найти тебя. Сколько раз я звонила в редакцию, там отвечают: «Не знаем». Звонила твоим родственникам — то же самое. По этому телефону звонила-никто не отвечал. Из вещей я взяла только кое-какие мелочи, да и не хотела ничего брать. Мехмед упорно разыскивает меня. Я оставила ему коротенькое письмо без всяких объяснений. Он не знает, почему я ушла; ни единому человеку не рассказала я о нашей любви, дорогой мой, о моей любви, о моей тайне, единственном, чем я горжусь в жизни. Как мне тебя увидеть?

—Ханымэфенди,-сказал Галип очень вежливо,-ханымэфенди, я все забыл. Это какая-то ошибка, я уже давно не пишу для газеты, они печатают мои статьи тридцатилетней давности. Понимаете?

—Нет.

— Я не хотел в своей статье ни вам, ни кому другому посылать какой-либо знак. Я больше не пишу. Но газета публикует мои старые статьи. Значит, те слова были в моей статье, написанной тридцать лет назад.

— Ложь! — воскликнула женщина.-Ложь! Ты меня любишь. Ты меня очень любил. И писал все время обо мне. — Рассказывая о прекрасных уголках Стамбула, ты писал о той улице, где стоял дом, в котором мы встречались с тобой, описывал наш маленький уголок в Куртулуше, липы, которые ты видел из окна. Пожалуйста, не отрицай, я знаю, что ты любишь меня.

— Ханымэфенди, как вы сами говорите, все это было очень давно. Я уже ничего не помню, я все давно забыл.

— Дорогой мой Джеляль, Джеляльчик, это не ты. Не могу поверить. Тебя там что, насильно держат? Заставляют так говорить? Ты один? Скажи правду, скажи, что много лет любил меня. Я ждала восемнадцать лет и буду ждать еще столько же. Только скажи мне, скажи, что любишь меня. Ну хорошо, скажи хотя бы, что тогда любил меня, и я больше не буду звонить, никогда.

—Я любил.

— Скажи мне: дорогая.

— Дорогая.

— Нет, не так, от души скажи.

— Ханымэфенди, пожалуйста, пусть прошлое останется прошлым. Я постарел, да и вы, наверно, уже не молоды. Я совершенно не тот человек, каким вы меня представляете. Прошу вас, давайте поскорее забудем

Вы читаете Черная книга
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату