толк в маскараде.
Не снимая темных очков, Галип вышел из здания газеты «Миллиет» и направился не к своей конторе, а к Капалычарши (Самый старый и самый большой крытый рынок в Стамбуле). Проходя мимо лавок, торгующих товарами для туристов, и дальше, через двор мечети Нуруосмание, он вдруг ощутил груз бессонных ночей, и Стамбул показался ему совсем другим городом. Кожаные сумки, пенковые трубки и кофейные мельницы, которые он увидел на Капалычарши, показались ему не обыденными предметами привычного города, которыми люди пользовались тысячелетиями, а пугающими знаками непонятной страны, куда временно сосланы миллионы людей. «Странное дело, — подумал Галип, продвигаясь по беспорядочным улицам Капалычарши, — после того как я прочитал буквы на своем лице, я не могу верить, что стану самим собой».
На душе у Галипа было покойно, он шел по улицам словно во сне. Всякая чепуха, которую он видел в витринах, лица, попадавшиеся на улицах, впервые показались ему и удивительными, как в его снах, и знакомыми и успокаивающими, как на шумном семейном обеде. Но как только он вступил на узкие улочки Бедестана, крытого рынка, где витрины зеленогастекла отражали друг друга, чувство покоя пропало. «Кто- то преследует меня», — встревожился он.
Он не увидел вокруг никого подозрительного, но его охватило чувство медленно и неумолимо приближающейся катастрофы. Он ускорил шаг. Дойдя до улицы, где торговали шапками, он повернул направо, хотел было пройти не останавливаясь мимо букинистических рядов, но вдруг название лавки издательства «Алиф», которое он хорошо знал, показалось ему знаковым. Удивительным было не то, что первая буква имени Всевышнего и арабского алфавита, из шторой, согласно хуруфитам, вышли все буквы, а стало быть, и весь мир, была названием лавки, а то, что слово «алиф», как предвидел Ф. М. Учунджу, было написано латинскими буквами.
Ощущение слежки не покидало Галипа, шаги его невольно убыстрялись, а город из спокойного места, со знакомыми знаками и предметами, превращался в пугающий мир, полный опасностей и тайн. Галип понял, что только если он пойдет быстрее, еще быстрее, он сможет оторваться от тени позади себя и избавиться от охватившего его чувства беспокойства.
Стремительно перейдя площадь Беязыт, он пошел по проспекту Чадырджилар, затем свернул на улицу Семавер, только потому, что ему нравилось это название, а потом по параллельной улице Наргиледжи спустился вниз, к Золотому Рогу, и по улице Хаван-джи снова взобрался наверх.
Пройдя мимо многолюдного рынка, где продавали ставриду, скумбрию, камбалу, он вышел во двор мечети Фатиха, у которой сходились все улицы. В просторном дворе никого не было, кроме одного человека в черном пальто с черной бородой — как ворона на снегу. На маленьком кладбище тоже было пусто. Дверь мавзолея Фатиха была заперта; Галип через запыленное окно смотрел внутрь, слушая гул города: крики продавцов с рынка, сигналы машин, далекие детские голоса из двора начальной школы, удары молота, звуки моторов, щебет воробьев и карканье ворон на деревьях во дворе, звук проносящихся микроавтобусов, стрекот мотоциклов, стук открывающихся и закрывающихся где-то поблизости окон. Ему вдруг захотелось быть на месте Фатиха Мехмеда, который, благодаря попавшей ему в руки книге хуруфитов, понял, что в этом городе есть тайна, и начал понемногу разгадывать мир, где каждая дверь, каждая труба, каждая улица, каждая арка, каждая чинара означала нечто иное, чем она есть.
«Интересно, если бы хуруфитские книги и хуруфиты не были сожжены в результате заговора,- размышлял Галип, идя по улице Хаттат Иззет в сторону улицы Зейрек, — и падишах постиг тайну города, что он понял бы, бродя по улицам среди византийских построек и глядя, как я сейчас, на разрушенные стены, древние чинары, пыльные улицы, пустыри?» Дойдя до старых жутких зданий табачных складов Джибали, Галип нашел ответ на свой вопрос, собственно, он знал его с того момента, как прочел буквы на своем лице; «Подумал ли бы падишах, впервые увидевший город, что он когда-то уже был здесь?» Сейчас Галип воспринимал Стамбул как только что завоеванный город. Словно он никогда прежде не видел этих грязных улиц, разбитых мостовых, разрушенных стен, серых печальных деревьев, устаревших автомобилей, совсем разбитых автобусов, одинаковых тоскливых морд похожих друг на друга, тощих-кожа да кости-уличных собак.
В автобусе, идущем на Таксим, в который он сел в Ункапаны (Район в европейской части Стамбула), Галип почувствовал взгляд своего преследователасовсем близко, на затылке, и был поражен, что тот человек успел так быстро сориентироваться и поспеть за ним. Пересев на Таксиме в другой автобус, Галип подумал, что, если ему удастся разговориться со стариком, сидящим рядом, он станет другим человеком и, возможно, избавится от преследующей его тени.
— Интересно, пойдет ли снова снег? — начал Галип, глядя в окно.
— Кто ж знает? — отозвался старик и вдруг вскрикнул: — Смотри!
Галип посмотрел из-под темных очков на то место, куда указывал старик, и ничего не сказал. На мостовой перед самым Домом радио лежал человек, кричали люди, вокруг собиралась толпа любопытных. Образовалась пробка, и пассажиры автобуса, стоящие и сидящие, вытянувшись к окнам, со страхом и ужасом смотрели на лежащее в луже крови тело.
Пробка рассосалась, автобус двинулся дальше, но в нем царило молчание. Галип вышел напротив кинотеатра «Конак». На Анкарском базаре, раскинутом на углу Нишан-таши, купил соленого тунца, закуску из баклажанов, язык, бананы, яблоки и быстрыми шагами направился к дому Шехрикальп. Сначала он спустился в квартиру привратника: Камер и Исмаил сидели с маленьким внуком за обеденным столом, покрытым голубой клеенкой, и ели картошку с котлетами; в доме царило такое семейное счастье, какое, по представлению Галипа, бывало лишь в старые времена.
— Приятного аппетита, — пожелал Галип и после некоторого молчания спросил, передали ли они пакет Джелялю.
— Мы звонили, звонили, его дома не было, — объяснила жена привратника.
— Сейчас он наверху. Где пакет?
— Джеляль наверху? Если ты к нему идешь, прихвати квитанции за электричество. — Исмаил встал из- за стола, взял квитанции и стал перебирать их, поднося по одной к близоруким глазам.
Галип вынул из кармана ключ, с которого успел сделать копию, и быстро повесил на пустой гвоздь над батареей. Они не заметили. Взяв пакет и квитанцию, он вышел.
— Пусть Джеляль не беспокоится, я никому про него не говорю, — весело сказала вслед Камер.
Галип впервые с удовольствием вошел в старый лифт дома Шехрикальп: в нем по-прежнему пахло машинным маслом и политурой, и он так же стонал, начиная движение, словно старик с больной поясницей. Зеркало, глядя в которое они с Рюйей мерились ростом, было на месте; Галип не стал смотреть в него, боясь снова испытать ужас, вселяемый в него буквами.
Войдя в квартиру, он едва успел снять и повесить пальто и пиджак, как зазвонил телефон. Перед тем как поднять трубку, он, чтобы быть готовым ко всему, помчался в ванную и несколько секунд смотрел в зеркало, смотрел смело, решительно: все было на своем месте — все, весь мир с его тайнами. «Знаю,- сказал себе Галип, — знаю». Он знал, что услышит голос, предупреждающий о военном перевороте.
— Алло,-сказал он в трубку, — как сегодня тебя зовут? Столько людей скрывается под чужими именами, что я уже боюсь.
— Умное начало, — услышал он в ответ. В голосе была неожиданная для Галипа уверенность. — Дай ты мне имя, Джеляль-бей.
— Мехмед.
—Фатах Мехмед?
—Да-
— Хорошо, я — Мехмед. Я не нашел твоего имени в справочнике. Дай адрес, я приеду.
— Почему я должен дать тебе адрес, который скрываю от всех?
— Потому что я — простой добронамеренный гражданин и хочу успеть предоставить знаменитому журналисту доказательства приближающегося кровавого военного переворота.
— Для простого гражданина ты знаешь обо мне слишком много.
— Я много лет внимательно читал то, что писал ты и что писали о тебе. Так что я знаю даже, что после одной статьи владелец газеты отругал тебя и посоветовал более внимательно относиться к стилю.
— К стилю? Что ты можешь сказать о моем стиле?
— Стиль был для тебя жизнью. Стиль был твоим голосом. Он был твоими мыслями. Свою истинную
