Мало того, на следующий день она заезжает ко мне и дарит замечательное одеяло, сшитое из множества чудесных маленьких кусочков материала! Вручную! А у меня даже не день рождения.
Единственная проблема в том, что с тех пор, как я начала принимать лекарства – теперь уже точно не скажу, как давно это длится, – мы с Шеймусом перестали заниматься сексом. По крайней мере, так часто. Да что уж там – совсем. Не то чтобы мне не хочется… просто я не в настроении. Но он замечательный, просто чудесный. Он держит меня за руку и говорит, что понимает: мол, всё дело в том, что у меня гормоны перепутались. Первый мозг чувствует облегчение, но Второй очень недоволен. Странно, ведь это он во всем виноват. Когда Шеймус прикасается ко мне, Второму мозгу требуется время, чтобы сообщить Первому, что это произошло. Например, когда Шеймус кладет руку на мою левую грудь, Второй мозг это чувствует. И говорит Первому мозгу: «Он положил руку на нашу левую грудь». Первый мозг отвечает: «Правда? Ты уверен?» «Почти на сто процентов», – говорит Второй. «Отлично! – продолжает Первый мозг. – Мне нравится, когда он так делает». И вот они начинают болтать, и возникает пауза. Это очень напряженно. И есть еще одна маленькая проблема. Я больше не кончаю.
Раньше я была настоящим спецом по оргазмам. С момента полового созревания всё происходило быстро и как надо, потому что мать в любой момент могла войти в комнату без стука. Теперь же у меня такое ощущение, будто я никак не могу подобраться к дальней горе. Я вижу ее очень отчетливо – деревья, каньоны и снежную шапку на вершине, но, как бы быстро я ни шла, гора всё равно остается вдалеке. Я иду быстрее, а она всё дальше, перехожу на бег, но она так и не приближается. А потом мне просто становится скучно, и я останавливаюсь. И съедаю шоколадное печенье. К счастью, Шеймус не против. Ни капельки. Мы с ним теперь даже спать в разное время ложимся. Обычно по вечерам он допоздна смотрит телевизор, и я не слышу, когда он приходит.
Эта моя маленькая трудность была бы идеальной темой для обсуждения в группе, но мне почему-то не хватает духу ее поднять. Всё дело в микробофобах. Мне их так жалко. Бедняжки, им совсем не нравится секс. Для них это отвратительное занятие, и чем чаще я слышу об этом, тем больше мне кажется, что в их словах есть смысл. Сами посудите, как это абсурдно: засовывать одну штуку в другую… А звуки, которые при этом возникают? И тому подобное.
Когда я спрашиваю обо всем этом профессора, тот отвечает, что у всех лекарств есть побочные эффекты. Порой серьезные. Но обычно – не очень. Если побочное действие будет продолжаться, можно будет попробовать другое лекарство или дополнительное лечение. В любом случае, я всегда могу задать вопрос ему или своему фармацевту. Здорово!
И Теслы со мной больше нет. То есть его портрет по-прежнему рядом с кроватью – мне же никто не говорил, что я должна его выбросить. Но теперь это всего лишь портрет человека, который давно умер. Человека со смешными усами. Мне никогда не нравились усы у мужчин. Но мне чего-то не хватает, а чего именно – не пойму. Не усов, нет. Что-то исчезло из моей жизни. Может, пустить к себе соседку? У всех нормальных людей есть соседи по квартире. Хотя я более чем уверена, что после лечения мы с Шеймусом будем жить вместе и, может, поженимся. Наверное, у нас даже будет ребенок. Поэтому не такая уж хорошая идея с соседкой. Но собаку завести можно. Хотя я тут недавно услышала, что собаки не слишком чистоплотны, разносят лептоспироз и бешенство. Впрочем, можно научить их становиться своими маленькими лапками в ванночку с дезинфицирующим средством, прежде чем пускать их в дом. А еще для них продаются специальные ботиночки. Собаки не так чистоплотны, как кошки, которым необходимо избавляться от запаха, потому что они охотятся поодиночке, нападая украдкой, а не в стае, как собаки. Если от них будет пахнуть, добыча учует. Может, завести аквариумную рыбку?
За окном кухни растет дерево, которого раньше я не замечала. У него бледно-серая кора, покрытая зеленоватой сухой коркой. Значит ли это, что дерево болеет? Листьев коричнево-алого цвета очень мало. И с каждым порывом ветра оставшиеся падают на землю.
Лишайник. Вот как это называется. Слава богу!
Ловлю себя на том, что сижу и смотрю в окно, и с изумлением понимаю, что прошло несколько часов. То же самое происходит, когда смотрю телевизор. Раньше телевидение меня раздражало, как и улыбчивые продавцы и любезные официанты. Но теперь я часами могу пялиться в экран, и ни в один из мозгов при этом не приходят мысли. Это так расслабляет – как внутривенная инъекция водки. Теперь я понимаю, почему люди всё время смотрят телевизор. Только бы мне экран побольше. Хочу плазменный экран во всю стену.
Вокруг столько всего, чего раньше я не замечала. Я киваю и улыбаюсь соседям, когда встречаю их на лестнице, и иногда мы говорим о погоде. У меня всегда были соседи, но не припоминаю, чтобы раньше я обращала на них внимание. А ведь они милые люди: Лен и Луиза, чудесная парочка с одинаковыми стрижками и в одинаковой одежде; Крейг и Дебора (он ее намного выше) и очаровательная старушка по имени Мюриэл. А также компания студентов из Индии, предложивших починить мой компьютер в любое время. И деловая девушка Роуз – она выглядит так, будто сошла со страниц модного журнала!
Кстати, о моде. Надо что-то делать со своей внешностью. Никогда раньше не замечала, какая я старая. И толстая. В шкафу одно старье. Тряпки, которые мне малы. Сейчас носят совсем другое. И зачем только девчонки надевают эти очки, в которых похожи на стрекоз? Надо тоже такие купить. Я уже целую вечность не покупала одежду. В последнее время я сильно поправилась, не понимаю почему. Я по-прежнему хожу на прогулки и, если не готовлю для Шеймуса, ем на ужин только бутерброды с сыром. Правда, не стану отрицать, что постоянно хожу голодная и то и дело перекусываю на ходу. Вся одежда вдруг стала мне мала, поэтому еду в Чедстоун на автобусе и покупаю новую. К счастью, милая продавщица помогает мне с выбором – какая добрая девушка, она достает платье за платьем, и я примеряю их все. Не уверена, идут ли мне эти новые платья, но, вернувшись домой, моментально о них забываю. Подумать только, широкие пояса снова в моде.
На занятиях по групповой терапии обсуждаем возвращение на работу. Франсина хочет, чтобы я рассказала, что случилось перед тем, как меня уволили. Микробофобы в ужасе. Для них учитель – одна из худших профессий в мире, ведь дети – настоящая фабрика микробов и, если ты работаешь учителем, твои шансы заполучить глистов и вшей заметно увеличиваются. А мне нравилась моя работа. Эти маленькие умные головки. Даже когда дети не слушались, в них было столько жизни.
Я продолжаю. Удивительно. Мы с Франсиной и микробофобами едва знакомы и, тем не менее, сидим в нашем пластиковом кругу, и я рассказываю им о том, о чем не говорила даже Шеймусу. Но в последнее время мои воспоминания словно не мои, будто всё это происходило с кем-то еще или я видела это по телевизору. Мне легко вспомнить, но трудно подобрать слова, чтобы в точности всё описать. Не хочу показаться нелепой.
