— Где уж там здорово! — отозвался отец. — Даже губер-на-тор вздумал похвалить… и великая… Явно, что никуда не годится!
Взволнованный о. Леонид смотрел, старательно зажмуривши левый глаз, через кулак правой руки и шептал Дейнеке:
— Отделяется, — совсем отделяется от стены!.. Сделайте так вот!.. Отделяется! Я вас уверяю!
Дейнека пытался смотреть на него снисходительно, но, отвернувшись, все-таки попробовал поднести кулак к правому глазу.
Студент Хаджи, тщательно избегая Дейнеку, держался около Синеокова и говорил вполголоса, сильно растягивая слова:
— Конечно, — конечно, с известной точки, — да… Мы с вами так не сделаем… Но ведь это же пе-ред- вижник!.. Это все до не-воз-мож-ности скучно!.. Вы не видели Матиса?.. В Москве, у Щукина…
— Вот поди же, — вам скучно, а мне эти собачонки, например, очень нравятся, право! — подзуживал его Синеоков. — Вы замечаете, что во рту у них сухо? И даже слышно, как стонут!
— Почему же 'стонут'?
— Потому что гончие, когда догоняют, стонут, батенька мой, — стонут, а не лают!
— Вы можете слышать, что вам угодно, но художник в этом не виноват!
И, говоря это, сильно морщился и пожимал плечами Хаджи.
А в другом конце зала рыжий Иртышов, захватив локоть Карасека, внушал ему намекающе:
— За Брест — крест, за Прагу — шпагу… За Прагу — шпагу — это Суворову, а старику этому — за то — часы с высоты трона, за се — булавка с бриллиантами… Небось, великие князья знают, куда им ездить!.. К нам с вами не поедут!..
— Мы с вами не есть художники… А за что могла быть булавка? полюбопытствовал Карасек.
— 'За 'Спуск Паллады' или какой-то 'Авроры' в присутствии их величеств'… 'В присутствии их величеств' — это самое важное!.. На 'Палладе'-то на этой броня из какой-нибудь пробки, но 'в присутствии' вот что важно! За этот гражданский подвиг, кроме суммы приличной, бу-ла-воч-ку в галстук!
— Но откуда же вы-то осведомлёны?
— Мы!.. Нам известно, — не беспокойтесь!.. От нас не скроются! — И Иртышов сложился перед Карасеком и вновь разогнулся, даже как будто щелкнул при этом в позвоночнике, как новый перочинный ножик.
Наблюдавший тем временем его искоса Сыромолотов говорил о нем Ване:
— Рыж!.. Очень огненный!.. Борода — как сера, сера с фосфором… В пожарном отношении опасен!.. Очень опасен!
Но тут же отвлекался в сторону своих этюдов:
— Этто… это я, кажется, пересушил немного… Да-а… Конечно, надо бы взять гораз-до сырее!.. гораздо сырее!
— Зачем же сырее? — рокотал Ваня. — Прекрасно чувствуется, что надо… Взять сырее — будет другой мотив.
О. Леонид полушептал Дейнеке:
— Знаете, Андрей Сергеич, — на мне сейчас старые ботинки, и мне теперь очень стыдно, что я не надел новых… Ведь есть же, есть!.. Если бы не было!.. Шел сюда — и забыл надеть!.. Постыдно не догадался!..
А Дейнека отзывался глухо вполголоса, чуть кивая на Сыромолотова:
— Он не знает, конечно, что я когда-то в гимназии копировал его картины с гравюр…
— Вы ему скажите об этом, — непременно скажите, Андрей Сергеич!.. Ему будет приятно!
— Ну что вы!.. Разве о таких вещах говорят?.. И зачем? отворачивался Дейнека. — Глупости какие!
— Художник должен давать свое представление о предмете, а не самый предмет, — поняли? — пытался в то же время объяснить Хаджи Синеокову. Допустим, вот — радуга… Это — сюжет для художника?.. Всякий видел радугу и знает радугу…
— Так что вместо радуги сделать яичницу, это и будет настоящая живопись? — упорно не хотел понять его Синеоков.
— И чем это свое представление оригинальнее — поняли? — тем выше художник, — договаривал Хаджи. — А это просто пошлость…
Последнее слово расслышал стоявший близко Иртышов и торжествующе упрекнул Карасека:
— Ну вот, — слышите, что говорят люди! — Пошлость!.. И я вам то же самое говорю!.. На кого это все готовилось? — На заказчика!.. Кому нужны все эти лошадки, собачки, апельсинные сады? — (Тут он кивнул на абрикосы.)… Рабочим?.. Не про них писано!..
И не успел Карасек, взявши было его за пуговицу и оглянувшись на художников, ему ответить, как он уже ринулся к Сыромолотову и спросил его, очень учтиво изогнув спину:
— У вас была знаменитая картина: 'Заседание Святейшего синода'… произвела большое впечатление… А вот здесь у вас я не замечаю ни одного к ней этюда!..
— Здесь?.. Да, здесь нет… и быть не могло, — ответил Сыромолотов, остро вглядываясь в его лицо.
Обеспокоенный было Ваня рокотнул:
— Ведь это же были портреты!.. Конечно, они куплены были теми, с кого писались.
— Оч-чень жаль! — поклонился Иртышов вежливо.
— Нет, я не жалею, что куплены, — пошутил Сыромолотов, отходя и отводя сына, и даже улыбнулся длинно, а Ваня, заметив в это время две темперы, висящие рядом, сказал удивленно:
— Темпера!.. Вот как!.. Ты прежде не писал темперой!
— И больше не буду писать… А вот утопшая…
Марья Гавриловна при лампе с зеленым абажуром была написана очень тонко, но Ваню удивило не это. Он знал, что отец работал красками только днем, — правда, с утра до вечера, — и Марью Гавриловну мог бы когда угодно написать днем; но когда он спросил об этом, отец ответил почему-то не на вопрос:
— При таком освещении все лица очень кажутся страшны…
И ничего к этому не добавил, но, дотянувшись до холста с 'утопшей', снял его со стены, и под ним оказалась очень знакомая Ване надпись на картоне готическим шрифтом:
'Хороший гость необходим хозяину, как воздух для дыхания; но если воздух, войдя, не выходит, то это значит, что человек уже мертв'.
Конечно, все шестеро, бывшие в зале, заметили и все прочитали это арабское изречение, и все его поняли как надо, тем более что Сыромолотов повернулся ко всем лицом, готовый проститься.
И уже подошел первым Синеоков, и уже щелкнул каблуками, говоря при этом, что все они несказанно рады и благодарны, и подвинувшийся на помощь ему о. Леонид, сложивши перед собою руки, умиленно поддерживал:
— От души!.. От души благодарим вас! Мы взволнованы!.. Просветлены!..
— Это есть правильно!.. Просветлены! — поддержал Карасек.
Дейнека, проводя рукой по висячим усам, слегка кашлял и сочувственно кивал головою; студент Хаджи глядел матово, Иртышов наблюдающе, но уже подавшись корпусом вперед для прощального поклона, когда странная мысль появилась в крутолобой большой голове Сыромолотова, и он заговорил вдруг громко и с некоторым задором:
— Вы видели сейчас, господа, то, что часа этак за два до вас один из великих князей видел… осматривал… да!.. Довольно недоделанные все вещи… этюды… Но великий князь хотел осмотреть мою мастерскую, — это уж я отклонил… Лестно, не правда ли? Но там у меня — картина, которую… которая не могла быть показана… по тем или иным причинам не могла быть показана никому два часа назад… А теперь я думаю показать ее своему сыну…
— А нам? — тихо, просительно, совсем по-детски сказал о. Леонид, так тихо и просительно, что даже суровый старик улыбнулся.
— Ваня!.. Ты как думаешь?.. Не устроить ли вернисаж в самом деле?
— Мы только взглянем! — поддержал о. Леонида Синеоков.
И, не дождавшись, что скажет Ваня, Сыромолотов подбросил голову, блеснув бриллиантом булавки, и
