- Все равно, через час будет пьян в стельку.
- А-а! Так он такой, стало быть, - пьянчужка? Ну, тогда пускай он до вас больше уж не приходит. Я его заметила, какой он из себя, и как ежели придет еще, сейчас же скажу: 'Напрасно вы явились, их дома нету'.
Марья Тимофеевна говорила всегда несколько витиевато, но делала это только затем, чтобы закруглять фразы. Она считалась незамужней, однако жила с каким-то счетоводом из портовой конторы, и счетовод этот скромно помещался в ее комнате за ширмой, но был он человек настолько тихий и как бы совсем бестелесный, что Ливенцев за те пять месяцев, какие прожил у Марьи Тимофеевны, видел его всего два раза, и то мельком, в сумерки, и ни за что не мог бы описать его внешность, если бы в этом случилась нужда.
А прислугу Марьи Тимофеевны звали Марусей, хотя она была тоже уж немолода, низенькая, неуклюжая, некрасивая. И все-таки к этой Марусе очень часто приходил какой-то матрос с 'Евстафия', постоянство которого удивляло Ливенцева. Еще более удивляло его то, что этого матроса, сожителя Маруси, не в пример прочим хозяйкам, уважала и Марья Тимофеевна, - должно быть, тоже за это его постоянство.
Дом, в котором жил Ливенцев, был четырехэтажный, принадлежавший богатому греку Думитраки, который при встрече с ним любезно раскланивался и неизменно называл его поручиком, из чего выводил Ливенцев, что этот пожилой уже, но еще стройный и прямой, фатовато одевавшийся человек когда-то тоже служил в полку и не забыл еще обычных правил старовоенной вежливости в разговоре с военными повышать их в чинах.
Этажом выше Ливенцева в том же доме жил старший врач дружины - Моняков, любивший говорить о себе так:
- В сущности я ведь мог бы освободиться от службы по одной своей хронической болезни кишечника, но поскольку я получаю здесь вполне приличный оклад, да еще сохраняю за собой свой оклад земский, - посудите сами, какой же мне смысл освобождаться из серой шинели?
Действительно, цвет лица у него был какой-то нездоровый, и был весь он фарфорово-прозрачен и худ, но борода, веселого светлого оттенка, хотя слегка и клочковатая, несколько скрашивала его.
Кроме болезни кишечника, у него была еще одна особенность, если не болезнь, замеченная Ливенцевым в первую же прогулку с ним по улице: шагов через двадцать - тридцать каждый раз он приостанавливался и внимательно глядел себе под ноги и оглядывал около себя тротуар. Объяснял он эту странность тем, что года два назад потерял с пальца золотой перстень с дорогим бриллиантом, и случилось это с ним на улице в Мариуполе.
- Я, знаете, очень похудел тогда, и пальцы стали тощие, вот перстень и свалился, а я не заметил сразу... Заявлял, конечно, в полицию, и так вообще, обещал награду тому, кто найдет, - ничего не вышло.
- Да ведь это случилось с вами не в Севастополе, а вы...
- Я все это отлично сознаю, но вот как привык там, в Мариуполе, искать перстень этот глазами на тротуаре, так и не могу отвыкнуть. Конечно, со временем это у меня пройдет... Главное, очень дорогой был камень, и досада была, знаете: зачем, дурак, носил еще перстень, когда он уж на пальце держаться не мог!
Во всем же остальном это был человек деловитый, очень уважающий себя и за то, что он земец, и за то, что журнал 'Врач' помещает его корреспонденции. Правда, отсюда, из Севастополя, ему вряд ли что приходилось писать в свой журнал, но Ливенцеву нравилось, когда, заметив кое-какие непорядки в дружинном околотке, он и об этом говорил с деловым азартом:
- Вот погодите! Все это вы прочитаете во 'Враче'!
VI
Однажды, направляясь в штаб дружины к казначею Аврамиди за деньгами для своих постов, Ливенцев около самых казарм встретился с Полетикой.
Командир побывал уже в дружине и теперь шел домой. Оказалось, что к нему приехала жена, и этой своей семейной радостью Полетика не замедлил поделиться с прапорщиком после того, как узнал от него, что он идет к казначею.
- А у меня, представьте себе, такое событие... сегодня, утром, - взял он за рукав Ливенцева. - Утром, чем свет, слышу - что такое? - звонок... Думаю, что эта самая... ну, как ее... баба такая...
Он поглядел на Ливенцева ожидающими немедленного подсказа, нетерпеливыми голубыми глазами, но Ливенцев ответил задумчиво:
- Бабы вообще всякие бывают.
- Ну, черт же, эта самая... с бидонами она приходит... Не молочник... молочник - это который на стол ставят...
- Молочница, что ли?
- Ну, конечно, конечно, молочница!.. Разумеется, не какая-нибудь там баба... Осерчал я на нее, что рано, выругался как следует, отворил ей дверь. Разумеется, денщик ей дверь отворил, а не я сам, я в постели был еще. И вот... что же оказалось? Оказалось, это - совсем не баба, а моя жена! И вы представьте себе, она ждала еще целый час на вокзале! Поезд должен был прийти... когда же это, а?.. Вот вы там на железной дороге все знаете, должно быть... Когда же это должен был поезд ее прийти, а?.. Она мне говорила, а я забыл!
- В девять вечера приходит какой-то поезд.
- В девять, да... Должен был прийти в девять... Так и жена говорила... А он пришел в четыре, да. В четыре утра! Черт знает, безобразие какое! От девяти часов и до четырех утра - ведь вот насколько он опоздал!.. Безобразно как стало теперь с поездами!.. А измученная какая приехала, бедная! Гм... не знаю уж, не больна ли... Теперь спит... Ну, может быть, встала уж, пока я здесь. Пойду... А вам что-то такое причитается... Или что там такое?.. Вот в штабе узнаете... Командировка какая-то.
- А-а! Это бы неплохо - командировку куда-нибудь.
- А, разумеется! Что же на одном месте торчать!
- Я бы не прочь... в Москву, например... или в Питер, - оживился Ливенцев. - Только кому бы понадежнее мне посты передать? - вспомнил он Миткалева.
- Посты передать? Кому? Зачем?
- Да ведь раз командировка, то, само собою...
- Куда командировка? Да нет, это совсем не вам командировка, это тот, как его, капитан этот... Урфалов в командировку едет... А вам... не помню, телефоны какие-то, кажется, получать.
- Вот как! Телефоном посты мои связаны будут? Это чудесно!
- Да нет же, что вы - телефоны! Не телефоны совсем, постойте!.. Вам еще что-то такое...
- Если что-нибудь ужасное - забудьте, пожалуйста, - посоветовал, улыбнувшись, Ливенцев.
- Я и так забыл... Гм... Ну, идите в канцелярию, там вам скажут. А я уж к жене... Она ведь ненадолго приехала. Скоро опять ей, бедной, ехать в вагоне... До свиданья!
Ливенцев пошел, думая, что еще такое новое могло ожидать его в штабе дружины, когда услышал сзади себя:
- Эй! Красавец!.. Стойте-ка!
Оглянулся. Полетика, приставив руки рупором ко рту, кричал:
- Вспомнил я! Деньги вам добавочные кормовые получать! Там, у заведующего хозяйством! Для нижних чинов!
- Понял! - крикнул в ответ Ливенцев, взял под козырек и пошел туда, где уж ничего загадочного не было: ни командировки, ни телефона, ни чего-нибудь такого еще, но неприятно было, что деньги получать почему-то не у казначея, а у самого Генкеля.
Впрочем, он думал, что это только такой оборот речи: говорится - 'у заведующего хозяйством', а получается - 'у казначея'.
Зауряд-чиновник из мариупольских греков Аврамиди, прозванный Ливенцевым за огромный нос зауряд-Багратионом, был всегда почтителен к офицерам и точен в своих расчетах. У него была особенность: он говорил очень тихо, 'по секрету', и совершенно без нажимов на то или иное слово. Лицо у него было белое, сытое, но черные маслины-глаза глядели всегда грустно, отчего печальным казался даже и его не по лицу дюжий нос. И даже совсем новенькие кредитки как-то очень печально, как осенние листья
